Илья Салов - Крапивники

— Где? — спросил я.

— На озере. И знаете, что они делали?

— Не знаю.

— Купа-а-лись! — протянул торжественно Иван Парфеныч и всплеснул руками.

— Как? вместе? — спросил Аркашка и звонко захохотал.

Вопрос этот затронул Анания Иваныча за живое.

— Нет-с, не вместе! — проговорил он, обращаясь к мальчику. — У нас, у необразованных людей, дамы с кавалерами вместе не купаются; может быть, это делается в обществе ученых, а мы пока скромность соблюдаем…

— А напрасно, ей-ей, напрасно! — перебил фельдшер. — Вместе было бы не в пример веселее…

— Подождите, Михаил Михайлович, придет время, — говорил Ананий Иваныч. — Время придет-с, когда будут и все вместе купаться без различия пола… Дайте только прогрессу распространить свой свет — и мы примемся нырять вслед за дамами…

— Нет, этого не будет! — заметила Матрена Васильевна.

— Почему же? — спросил Ананий Иваныч.

— Потому что это даже очень гадко…

— Я, кажется, с своей стороны, — перебила ее Марья Самсоновна, закатывая глаза, — никогда не решусь на этакие вещи!

— Даже и с мужем? — спросил Иван Парфеныч.

— Даже с мужем.

— Ну, это незаконно. За это вы можете очень даже ответить! Посмотрел бы я, как бы это Матрена Васильевна отказала мне в своей компании!.. Я бы посмотрел!.. Н-да-с…

Немного погодя мы все принялись за ужин. Была яичница с ветчиной и малина со сливками. Иван Парфеныч, Ананий Иваныч и фельдшер, значительно подвыпившие, ели мало, зато Аркашка выручал всех. Любо было смотреть, как этот мальчуган, завесивши салфеткой свой мундирчик и припав к сковороде с яичницей, спроваживал в рот одну ложку за другою. Ужин был самый веселый. Подвыпившие, кавалеры болтали без умолку; один анекдот самого скабрезного содержания сменялся другим и, слушая их, дамы краснели, скромно опускали глазки, но все-таки смеялись. Общество было в самом лучшем настроении; фельдшер даже предложил было прогулку по лесу при лунном свете; все предложение это приняли было с восторгом, но Иван Парфеныч разрушил все дело. «Ступай один, коли хочешь, — проговорил он: — а жену я не пущу!» — и фразой этой положил конец поэтическому настроению общества.

Ужин кончился. Матрена Васильевна принялась убирать со стола, а Ананий Иваныч стал собираться домой, для чего и пошел заложить свою тележку. Когда со стола было все убрано, Иван Парфеныч потребовал еще наливки, которая и не замедлила появиться в сопровождении нескольких рюмок; не замедлил прибыть и Ананий Иваныч. Он подъехал на тележке и, привязав лошадь к столбу, вошел под навес.

— Ну, вот и лошадь готова! — проговорил он и начал было прощаться, но Иван Парфеныч удержал его.

— Постой, — проговорил он:- так нельзя. На-ка посошок на дорожку! — И он подал ему рюмку наливки.

— Это можно.

И, взяв рюмку, Ананий Иваныч проговорил, обращаясь к компании:

— Ну-с, до свидания! До свидания, Марья Самсоновна. — До свидания, Ананий Иваныч.

— Право, напрасно, Марья Самсоновна, не хотите со мной ехать; я бы доставил вас аккуратно.

— Нет, уж это подождем, Ананий Иваныч! — проговорила она скромно.

— Поедемте, прошу вас… так прокачу, что прелесть…

— Нет уж, пожалуйста, подождемте, Ананий Иваныч…

— Чего же ждать-то?

— Повенчаемся, тогда и будем кататься сколько угодно…

Ничего не знавший еще про свадьбу, Аркашка, заслышав слова эти, вытаращил глаза.

— Так давайте хоть поцелуемся! — проговорил Ананий Иваныч.

Марья Самсоновна опустила глазки.

— Уж поцеловаться-то можно, полагаю!

— Конечно, можно! — подхватили все.

— Я, право, не знаю… дозволит ли мне долг…

— Долг невесты, — перебил ее Иван Парфеныч; — целовать своего жениха.

— Кажется, первый поцелуй дается только после венчания! — стыдливо заметила Марья Самсоновна.

— Как же вы сейчас в лесу-то целовались? — бухнул фельдшер и захохотал во все горло. Вместе с ним захохотал и Аркашка. Марья Самсоновна вспыхнула.

— Позвольте вам заметить, господин, что этого никогда не было! — проговорила она.

— Нет, было.

— Не было!

— Было-с, при мне… раз двадцать, если не больше! — настаивал фельдшер.

Аркашка захохотал еще громче.

Но тут произошло нечто совершенно неожиданное: Ананий Иваныч, рассерженный хохотом Аркашки, обругал его паршивым крапивником, побледнел как полотно, заскрипел зубами и, поставив рюмку на стол, бросился было на Аркашку с поднятыми кулаками, как вдруг Аркашка размахнулся… но, как бы опомнившись, как бы испугавшись чего-то, опустил руку.