Илья Салов - Мельница купца Чесалкина

— Ну уж базар только задался! — проговорит, бывало, Чесалкин, возвратясь домой. — Сорок потов с потом сошло, истинный бог, сорок!

Между тем Матреша, которая оказалась самой толстой Матреной с рябым лицом и бельмом на глазу, как будто в глазу у нее торчала, вместо зрачка, оловянная солдатская пуговица, успела уже поставить на стол графинчик с какой-то бурой настойкой и тарелку с крупно накрошенными солеными огурцами. Чесалкин зажег две стеариновые свечи, чинно до того времени стоявшие на столике перед зеркалом, и поставил их по бокам графина с водкой.

— Пожалуйте-с, — проговорил он, налив три огромные рюмки, и жестом руки указал на них.

Мы выпили.

— Майская, — проговорил Чесалкин. — На майских травах настоенная, самая целебная, от пятидесяти пяти недугов помогает.

И затем у нас пошла беседа.

Чесалкин говорил без умолку. Начал расспрашивать нас про нашу рыбную ловлю, много ли наловили рыбы (причем дьякон еще пуще разозлился), не было ли особых каких приключений, как будто злодей не видал, в каком явились мы виде! Затем начал рассказывать про свое житье-бытье, про убытки, про то, скольких он родственников лишился и похоронил на свой счет, не считая двух умерших жен, которых тоже похоронил благородно, как следует, ничего не требуя от их родителей, которые, если бы имели совесть, все-таки должны бы были помочь. Как он мужиков любит, хотя их, мерзавцев, по правде сказать, и любить-то не за что, потому что готовы снять с тебя последнюю рубашку (причем взял себя за борт сюртука и показал, как это делается), и, наконец, кончил тем; что следует опять выпить, и налил опять три рюмки.

— А что это у вас за портреты? — спросил я, взглянув на два женские портрета.

Семен Иваныч глубоко вздохнул и сложил руки крестообразно на груди.

— Это-с — покойница первая супруга моя, Агафья Семеновна, — царство ей небесное!

— Оба портрета ее?

— Оба-с. Вот на этом-с они были еще невестой. Вот, изволите видеть, и надпись есть: посягаю, и он провел пальцем по надписи. А на эфтом-с они изображены уже после бракосочетания (должно быть, с недельку опосля писан был) и по этому самому надпись: посягнула. — Чесалкин опять вздохнул и добавил: — славная была дама! Истинный бог, вот вам мать пресвятая богородица и Николай-угодник, таких дам нынче не найти-с. Пожалуйте еще по одной-с. За упокой души, царство небесное!

Выпили и помянули.

— А где же теперешняя жена ваша? — спросил я.

Чесалкин только рукой махнул.

— Там, на другой половине-с! — проговорил он. — Да что! никакого толку нет, хворает все. Все одно что холостой али вдовый! Истинный бог, все одно!

— Что же с ней? — спросил я.

Но Чесалкин, вместо ответа, указал на дьякона.

— Вот спросите отца дьякона, — проговорил он. — Отче знает, а мне тяжело говорить. Истинный бог, мать пресвятая богородица, тяжело, а вот спросите его. Он священный сан носит и не солжет, а мне тяжело, потому — конец мне известен.

— Чахотка с ней, — промычал дьякон.

— Ну, вот-с, — подхватил Чесалкин:-верно-с, и доктор Бегучев тоже определил так-с. А вот покойница, вторая супруга моя, Дарья Федоровна — та, напротив того, от водянки скончалась. Все, значит, разными болезнями мрут. Одна худеет, другая пухнет.

Чесалкин опять вздохнул и, посмотрев еще раз на портрет своей первой супруги, проговорил:

— А уж до этой, до Агафьи Семеновны, обеим супругам моим далеко, как кулику до Петрова дня! Истинный бог!

Потом, вдруг обернувшись на одной ножке к дьякону, он добавил:

— Отец! ты и живописца-то знаешь, который эти самые патреты писал.

— Почем я знаю! — буркнул дьякон.

— Вот те здравствуй! — подхватил Чесалкин. — Зубриловского-то живописца не знаешь, Ивана-то Ефимыча?

— О, знаю! — проговорил дьякон. — Его господа все Иоганиус Ефимиус зовут.

— Ну, вот, вот он самый. А вот это, — проговорил Семен Иваныч, указывая на портрет гусара: — это — покойник Алексей Семеныч Хабебулов, князь… Турецкого происхождения, говорят, был, но добрейший барин, царство ему небесное. Покойник здесь в Макарове постоянно жил. и кости свои тут сложил. Ну, а сынки-то не полюбили что-то Макарово. Приезжали года три тому назад, пробыли дня четыре и опять уехали. Один из них анженером где-то служит, слышно, дорогу железную ведет, а другой по судейской части, в окружном, значит, суде где-то. Ловкие хваты такие. Приехали, сейчас дом продали на слом, роща перед домом была хорошая, липовая, дорожки по ней при покойнике были разбиты, беседочки, разные настроены… рощу эту тоже на сруб продали. Я было торговал ее, да не пришлось дело; а дороже всех давал, истинный бог, дороже всех!