Илья Салов - Мельница купца Чесалкина

— Вот это хорошо! Отсюда до Макарова, вы знаете, сколько будет?

— Не знаю.

— Ну то-то же и есть!.. Отсюда до Макарова верст семь будет.

— Так где же мы?

— Вертите назад — вот и все!

Я повернул, и на этот раз дьякон уже не спускал глаз со дна. Мы переплыли глубокое место и снова выехали на мелкое. Вдруг дьякон махнул рукой, засуетился, схватил острогу и прошептал: «Сом!»

Я остановил лодку, дьякон приподнялся на ноги, пригнулся, навел острогу, размахнулся, ткнул острогой в воду, но острога вдруг переломилась, дьякон потерял равновесие, лодка перекувырнулась, горевшее смолье зашипело, и мы очутились по пояс в воде. Огонь погас, мрак окутал нас со всех сторон.

— Сом! — проговорил дьякон, но тут уж было не до сома. Я ухватил опрокинувшуюся лодку, как-то нечаянно наткнулся на весло, которое тоже забрал, и решительно не знал, что мне делать.

— Где мы? — спросил я.

— В воде!

— Да где, на каком месте?

— А дьявол знает, где! — проговорил дьякон каким-то могильным голосом. — В этакую темень, прости господи, разве увидишь что-нибудь. Давайте-ка спичку, надо огонь развести.

— Спичкй-то в кармане, а карман в воде.

— Теперь и рыбу-то всю растеряешь! — и он начал водить руками по воде, стараясь отыскать наловленную рыбу, но ее не было… Вдруг раздался колокол. Мы притихли. Удар в колокол повторился и как будто в нескольких шагах от нас.

— Это в Макарове, — проговорил дьякон. — Колокол макаровский!

Действительно, колокол был макаровский!

— Ну что же теперь делать? — спросил я.

Но дьякон, вместо ответа, схватил лодку, опрокинул ее на воду, выплескал всю воду, схватил меня в охапку, посадил в лодку, приказал перегнуться направо, а сам с левой стороны влез в лодку, уселся на корму и, взяв весло, так начал грести, что лодка мчалась как стрела. Минут через пять в темноте заблестел огонек, сначала маленький, как булавочная головка, а по мере приближения к нему все увеличивавшийся. Зачернели какие-то строения, послышался шум падающей воды, стук колес… Мелькнуло мимо какое-то громадное дерево, другое, третье, послышался лай собак, и лодка наша, вылетев до половины на берег, врезалась в песчаную отмель.

Мы были на мельнице купца Чесалкина.

— Ну что? — спросил я дьякона. — Сколько верст до Макарова?

Но дьякон не отвечал. Он вытащил на берег лодку, пощупал, не осталось ли хоть сколько-нибудь рыбы и, убедившись, что в лодке рыбы не было, молча зашагал на светившийся из окна огонек. Я пошел за ним. Немного погодя мы были у Чесалкина.

— Господи Иисусе Христе! — воскликнул, крестясь, Чесалкин, встретивший нас в прихожей со свечой в руке и смотря на наши жалкие фигуры. — Истинный бог, мать пресвятая богородица, не узнал! Что это? Откуда вы?

— Из воды! — ответил я.

Чесалкин только голову опустил, схватив себя за бороду.

В прихожей в одну минуту образовалась лужа воды. Дьякон был зол. Молча уселся он на коник, повел кругом глазами и, увидав на вешалке мерлушчатый халат и стоявшие в углу резиновые калоши, принялся стаскивать с себя сапоги, брюки, полукафтанье, рубашку и, оказавшись совершенно голым, надел халат и калоши, а затем принялся выжимать свою одежду. Немного погодя и я очутился в купеческом платье, а наше было отправлено в кухню для просушки.

— Пожалуйте! пожалуйте! — говорил между тем Чесалкин, приглашая жестом руки войти в залу, освещенную керосиновой лампой. — Чайку не прикажете ли, а покамест водочки — согреться. Истинный бог, это очень пользительно!

Дьякон крякнул.

— Эй, Матреша! — продолжал Чесалкин, отворив дверь в сени: — поскорей самовар согрей, да принеси-ка сюда водочки, да огурчиков, что ли, накроши на закусочку… Скорей, скорей!.. Уж извините, — прибавил он, обращаясь к нам: — не взыщите, чем бог послал.

Мы вошли в залу. Это была небольшая комната, теплая, светлая, чистенькая. Брусяные стены ее были нештукатурены, меблировка купеческая. В переднем углу — высокий киот с образами в золотых и серебряных ризах и в массивных позолоченных рамках с причудливой резьбой; перед иконами теплилась лампадка. Возле киота, по стенам, развешены картинки духовного содержания: эпизоды из жизни Сергия Радонежского, какого-то схимника, принимающего в своей келье императора Александра I перед отъездом его в Таганрог; картинка, изображавшая старца Саровской пустыни Серафима, кормящего в лесу медведя, и прочее. У левой стены помещался длинный, неуклюжий диван, перед ним овальный стол, тяжелый, массивный, из красного дерева, накрытый пестрой салфеткой. Над диваном два масляные портрета: супруги Чесалкина, а сбоку масляный же портрет какого-то фертом подбоченившегося гусара в старинном гусарском мундире. Подальше, в углу, шкаф, сквозь стеклянные двери которого выглядывала разная чайная посуда и несколько серебряных ложек. На окнах торчали: герань, бальзамины и, конечно, плющ, расправленный по стенам. В комнате пахло кипарисом и деревянным маслом, но зато в ней было так тепло, что мы с дьяконом, прозябшие и промокшие, словно в рай попали.