Надежда Лухманова - Свет и тени женского сердца

Часы показывали семь. Нина Фёдоровна кончила свой туалет. Звезда уже взошла на востоке, и все обитатели маленькой зимней станции в Г. собрались в столовую. Некоторые, шутя, вытягивали из-под скатерти соломинку, и так как каждая рука чувствовала, что тянет, то соломинки к удовольствию всех появлялись длинные и давали надежду на долгую, спокойную жизнь.

В комнатах Веженцовых царствовала тишина; сам Веженцов спал. Его лицо, иссиня-бледное, казалось лицом мертвеца; чёрные волосы, длинными, давно не остриженными прядями, лежали на лбу и на висках, плоские, липкие, смоченные потом; закрытые глаза казались тёмными впадинами; из-под небольших усов едва розовела полоска губ; белая, мягкая рубашка, расстёгнутая у ворота, показывала широкую, исхудалую грудь. Этот высокий, хорошо сложенный, бесспорно красивый мужчина в дни здоровья и веселья, теперь казался почти трупом, брошенным, никому неинтересным своей догоравшей жизнью. Около его кровати, на столе стояла шкатулка, в замке её торчал ключ; между двух окон, со спущенными портьерами, перед туалетом у большого зеркала стояли два канделябра, и в каждом горело по пяти свечей. Нина Фёдоровна, вся в белом, с веткой душистых гиацинтов в волосах, накаливая щипцы на маленькой спиртовой лампочке, кончала завивать волосы надо лбом. Несмотря на наряд и на живые цветы, на громадные бриллианты, горевшие в ушах, зеркало отражало лицо бледное, лоб перерезанный морщинами, выступившими как бы под давлением нехороших мыслей, глаза блестели недобрым тревожным выражением. Нервно расправляя пальцами завитые пряди волос, она оглядывалась на лежавшего Веженцова, затем взор её переходил на шкатулку. Машинально она потянулась за перчатками, машинально уже начала натягивать одну на левую руку, как вдруг решительным жестом сорвала её, шагнула к постели и нагнулась над спавшим.

— Александр Петрович, Саша! — окликнула она его и даже тронула за руку; рука была холодная и потная.

Отдёрнув брезгливо свою, она налила на неё несколько капель одеколону из стоявшего тут же на столике флакона и затем обтёрла её носовым платком. Ещё раз также тихо вернувшись к кровати, она протянула руку и попробовала открыть ящик: он оказался запертым. Повернуть ключ она не решалась, так как хорошо знала то сухое, громкое щёлканье, которое производил замок.

Ещё минуту Нина Фёдоровна постояла, затем скользнула в соседнюю комнату, быстро раскрыла платяной шкаф, вынула оттуда чёрное суконное платье, тёплое на меху манто, драповый жакет, пуховый платок, меховую шапочку, тёплые высокие сапоги, затем достала саквояж, наложила в него белья, вернулась в первую комнату, ступая неслышно как тень, из разных ящиков достала футляры, разные мелкие вещи — и всё это уложила в приготовленный сак. Едва успела она замкнуть его, как из другой комнаты послышалось: «Нина!» Руки молодой женщины так и застыли, впившись в ремённые уши саквояжа; ей казалось, что она ослышалась.

— Нина!

Проведя рукой по лбу, стараясь принять покойное выражение лица, она вернулась к кровати.

— Ты проснулся?

— Пить.

— Что ты хочешь пить?

— Вина…

— Но доктор запретил тебе.

Вместо улыбки, по лицу больного скользнула судорога.

— С каких пор ты так обращаешь внимание на приказания доктора? Да разве ты не видишь, что я умираю?.. Ну, не сейчас… сегодня ночью… завтра… через неделю… но я чувствую смерть, она стоит здесь… возле меня… от неё веет холодом… Слышишь, слышишь?

Больной приподнялся на своих костлявых руках, бледный, с посинелыми губами; остановившиеся глаза его глядели в тёмный угол. Нина Фёдоровна дрожащими руками налила полный стакан белого вина и поднесла к губам Веженцова.

— Пей…

Жадными глотками, проливая вино на рубашку, он выпил всё до последней капли. Когда Нина Фёдоровна приняла от него стакан, он уже снова изменился: на щеках розовели чуть-чуть два пятна, глаза прояснели, и он уже почти спокойно снова опустился на подушки.

— Отчего ты в белом?

— Ты забыл, что сегодня Рождественский сочельник! Внизу горит ёлка, все собрались, ужинают и, вероятно, удивляются, отчего меня нет!..

— И ты пойдёшь? Оставишь меня здесь одного?

Лицо Нины Фёдоровны вдруг приняло странное, незнакомое ему выражение: она побледнела, ноздри расширились, как будто она с трудом дышала, глаза потемнели, углубились и в них запрыгали злобные огоньки.

— Что с тобой?

— Со мной, Александр Петрович? Со мной ничего особенного; только, мне кажется, пришла пора нам рассчитаться…