Василий Березайский - Анекдоты, или Веселые похождения старинных пошехонцев

Дѣти Воеводскія и съ нянюшками разбѣжались отъ гостей, всѣ какъ мыши по норамъ — кому куда ближе. Воеводша вообразивъ, что домъ ихъ посѣтили тѣ бесплотные красавцы, безъ коихъ ни одна мельница не строится, и баня во странѣ ихной не топится, отгоняла ихъ крестомъ и молитвою; однако всё тщетно. Владыка дому самъ оторопѣлъ; стоитъ какъ изумленной, протираетъ себѣ глаза; ибо соложеное грешневое тестечко оные ему гораздо позаслѣпило — о шлафоркѣ его нѣтъ дѣла; говорятъ, что онъ въ тотъ же день велѣлъ его ночи двѣ три для подновленія цвѣту, попарить хорошенько въ луковомъ перьѣ. Но бросимъ такія маловажности, а возвратимся лучше къ своимъ низкопоклонникамъ. — Непромахъ еще не всталъ, только поворачивается, какъ сыръ въ маслѣ; перёдъ у него съ ногъ до головы въ тестѣ, спина словно въ яишницѣ, а лицо не въ примѣръ будучи, какъ у зарѣзанаго барана. Въ беспамятствѣ, хватается онъ руками то за затылокъ, то потираетъ себѣ лобъ, то поглаживаетъ виски. Угаръ малымъ чѣмъ его лучше; корчится, кривляется; подуваетъ что-то на руку, попавшуюся подъ лукошко, и легохонько прячетъ ее за пазуху: серонѣмецкой его кафтанъ, отъ разбитыхъ яицъ сдѣлался блѣднопалевымъ: лицо какъ у святошнаго, такъ что и отецъ родной тогда не узналъ бы его. Соцкой Хватъ то же схватилъ на калачи себѣ. Да правду матку сказать, досталось и всѣмъ сестрамъ по добрымъ серьгамъ. Воевода прежде всѣхъ отъ изумленія опамятовавшійся, не долго далъ поздравителямъ своимъ, однимъ нѣжиться, а другимъ ротозѣить — закричалъ: ей! — малой! — свиснулъ, зазвонилъ — набѣжало, наскакало, словно бѣшеныхъ — сказалъ, указалъ — начали, приняли, безъ разбору и бережи, кому чѣмъ ни попало, кто черепьемъ, кто яицами, и руками и пинками, кто въ носъ, кто въ зашеекъ, кто орясиной послѣ дяди Герасима, и по ушамъ, и по плечамъ, крестить, глушить, валять, отдувать, тузить, дорогихъ гостей подчивать, и провожать съ высока терема Воеводскаго. Короче сказать; ихъ такъ хорошо въ этотъ приснопамятный денёкъ у Воеводы отпотчивали, что они устилали домой не оглядываясь. Дальнѣйшее описаніе сей пирухи, и чинъ возвратнаго шествія депутатовъ нашихъ восвояси, я оставляю. Описывать сіе, значило бы ослабить воображеніе читателя.

А развѣ, вмѣсто етихъ пустяковъ, поговоримъ о чемъ нибудь поважнѣе. Расказываютъ, будто-де етотъ Воевода былъ незлопамятный человѣкъ, и по свойственной душѣ его мягкости, на другой или на третій день совсѣмъ вовсе забылъ прежнюю размолвку, произшедшую у него при первой аудіенціи со своими новоподвластными. Онъ де, яко другъ, а непритѣснитель рода человѣческаго, — какъ то однажды за обѣдомъ сидя въ креслахъ промолвился: что чистая, святая, бескорыстная душа его гнушается всякаго духа прелести и лихоимства, духа всякаго дароприношенія, а паче и паче духа взятколюбія, и что-де съ сихъ поръ — впередъ — что бы никто — ни одинъ человѣкъ съ поклонами къ нему ни, ни — ни ногою черезъ заднее крыльцо! — Однако умники наши отъ нескромныхъ челядинцовъ воеводскихъ, какимъ то способомъ провѣдали, пронюхали, что боляринъ ихъ, избранный воевода нашихъ удалыхъ молодцовъ, смертельный охотникъ до щучины, — и что будто-де третьягоднясь за завтракомъ, хваля добросердныхъ господъ Пошехонцовъ къ себѣ усердіе, примолвилъ, что если де, эти препочтенные, препрославленные и истинную честь знающіе люди, хотятъ сдѣлать ему истое угожденіе, наивеличайшее удовольствіе; то бы безъ всякихъ дальнихъ хлопотъ и убытковъ, какъ то они сдѣлали въ первой разъ, доставляли ему, каждый день по щучинѣ. О! о! — ладно — сте, ладно — думаютъ себѣ на умѣ великіе наши проидоши. — Но большіе, когда намѣтки даютъ — приказываютъ, повелѣваютъ господственно. [9] Вспомнимъ: Maiores dum Suadent, iubent. Эту политическую ноту Дипломатики Пошехонскіе очень и очень проразумѣли, проникнули, и на усы себѣ смотали. — Хотя же они въ торопяхъ и не вздумали, какъ назвать такое чистосердечное Воеводы своего признаніе, т. е. требованіемъ, (postulatum) или озадачею и предложеніемъ, поихному же по ученому, Проблемою, Ѳеоремою: только оно показалось имъ самой бездѣлицей, какъ и въ самой вещи, быть тогда надлежало. Ибо по тогдашнему порывремени, и особливо по ихному мѣсту щука ничего не стоила. Однако послѣ ета жадная и лукавая рыбина новопоставщикамъ воеводскимъ очень и несоленая насолѣла. А отъ чево и какимъ побытомъ, выслушайте развязку. Въ первой разъ голова Пошехонскій, Сидоръ Ермолаицъ со знатнѣйтимъ сигклитомъ своимъ, досталъ за самую бездѣлку щуку длиною, коли не въ косую. такъ вѣрно въ маховую сажень — Вотъ де ладно и преладно. Поднесли всѣмъ соборомъ ее воеводѣ, живую трепещущую, и свою волчьей подобную пасть, [10] Знаете что полатынѣ волкъ и щука называются однимъ словомъ, Lupus. какъ на злоумышленное нѣкое устрашеніе разверзающую. Воевода ихъ на эту лукавицу не могъ наглядѣться, не могъ досыта налюбоваться, и показался такъ радъ, веселъ, доволенъ усердіемъ ихъ, что не зналъ, какъ и чѣмъ отблагодарить ихъ; а только промолвилъ слегка, какъ бы не хотя, почесывая у себя за ушами, сквозь зубы, т. е. обложилъ ихъ, что бы они и впередъ вмѣсто всѣхъ дорогихъ и убыточныхъ дароприношеній, какъ то сдѣлали въ первой разъ доставляли ему по етакой щучкѣ. Онъ увѣрялъ своимъ Велико-Воеводскимъ словомъ, что якобы опричь щучины ничего другаго, даже самаго соложенаго и Калужскаго тѣста кушать не можетъ. Представители всего Пошехонья слыша сіе внѣ себя отъ радости, обомлѣли отъ удивленія, что такъ дешево могли уловить къ себѣ благоволеніе Воеводы, по ихному captare benevolentiam, привѣтствуютъ, схвативъ съ себя малахаи, другъ друга со взаимнымъ своимъ щастіемъ. Не даромъ-же пословица идетъ, что и на мудреца довольно простоты бываетъ. Такъ и сякъ — Для толь малостоющаго угожденія властвующу надъ ними Ироду, избраннѣйшіе изъ Пошехонцевъ, на другой день такъ рано поднялись, что еще черти подъ кулачки не бились. Они бодрятся, какъ необъѣзжанные заводскіе кони — Нѣтъ, какъ полу, или полнопьяные — бѣгутъ опрометью къ Осташамъ; но вотъ те кавыка, ерокъ — Во всѣхъ садкахъ находятъ и видятъ они спросонья одну только щуку, которая по всѣмъ ихъ хитрымъ замѣчаніямъ такъ была похожа на вчерашнюю, что можно бы въ нее вклепашься, и очень можно, если бы не они сами, не своими руками вчерась поднесли ее своему благодѣтелю Воеводѣ. Думаютъ, гадаютъ умудряются, а щука кажется та-же, точь въ точь такая, какъ вчерашняя; ибо они ее довольно запримѣтили. Ну пусть будетъ та-же, да за нее просятъ уже въ три-дорога. "сцо за напась робяци? — толмачили они, сцо за притца? да, ента притца во языцѣхъ ентакъ іона и, совсѣмъ съѣсъ наши головушки." Подумали, потолмачили, преобширнаго ума столицами покачали; а безъ рыбины никакъ не льзя. Пришло развернуться, надобно было поддержать и сохранить о себѣ добрую, и уже пріобрѣтенную славу. Подцѣпили рыбину на мѣдные свои крючки и снесли куда слѣдовало. И въ это посѣщеніе ихъ Воевода явилъ себя еще довольнѣе, милостивѣе, ну — собственными своими болярскими ручками поднесъ кажному по чаркѣ зелена вина, и чуть не разцѣловалъ всѣхъ въ темячко. — Такимъ образомъ прибѣгаютъ они къ Осташамъ ловцамъ на третій, на четвертый, на пятый день, и далѣе, далѣе; только всё имъ показываютъ одну только щуку, которая всѣмъ родствомъ, дородствомъ, красотою была точь въ точь, какъ и первокупленная ими: ибо они уже къ ней очень приглядѣлись, и даже мѣшочки на ней подѣлали. Тото диво и чудо изъ чудесъ! — Дивятся, и при всей остротѣ умовъ своихъ не могутъ понять, постигнутъ, что ето за навожденіе на нихъ! Что за дьявольщина! "Сцо, Сцо, енто такое!" Въ послѣдствіе того цѣна на щучину каждый день выше, да выше подымалась, словно Бронницкой возъ сѣна на Пулковскую, или на Дудоровскую гору, такъ что подъ конецъ должно было платить за эту вкусную, лакомую рыбинку по сотенкѣ рублевичковъ и болѣе. Сотенка жа рубликовъ въ тѣ поры времена, какъ изволите вѣдать сами по Исторіи, стоила нѣсколькихъ тысячь. Уже и гораздо, гораздо позже, почитай въ нашъ вѣкъ Петръ I Фельдмаршалу Всероссійскому Графу Шереметеву за взятіе Азова и за побѣду его надъ Турками пожаловалъ только сто рублей. — Но какъ бы то ни было, добросердечные и ревностные Агафоны Трифонычи до тѣхъ поръ безостановочно продолжали вымѣнивать у Осташей-плутовъ и подносить новозбранному своему Воеводушкѣ сцуку, пока она ихъ острыми своими зубами не задѣла за живое. И — надобно думать, что она уже черезчуръ ими надоѣла. Ибо въ память ея они и Воеводу того проименовали Сцукою, какъ то мы видѣли въ началѣ сей гисторіи.