Николай Бажин - Степан Рулев

— Какие средства употребляешь?

— Да никаких.

— Хоть с доктором порядочным говорил ли? — спросил Рулев, пристально посмотрев в лицо брата.

— Не верю я им, — ответил старший брат, снимая фуражку и проводя рукой по лбу.

— Чтобы не верить, надо самому дело знать, — проговорил Степан Никитич и крепче сжал руку брата. Рука была очень горячая и сухая. — Что за охота умирать? — прибавил он тихо.

— Что за охота жить… Жизнь, небезосновательно говорят, есть глупая шутка.

— Врешь, брат… Дня три не поешь, так и это вот с аппетитом съешь, — угрюмо ответил Рулев, сбрасывая вспрыгнувшего на сюртук кузнечика.

— Что же?

— То, что эти слова есть рифмованная фраза… — холодно сказал Рулев, ложась на траву. — Живешь — значит, жизнь еще привязывает тебя; привязывает она тебя, следовательно, в тебе есть еще здоровые силы; а чтобы и они не пропали, — надо работать.

— Над чем работать?

— Не знаю. Счастье, по-моему, заключается в том, чтобы здоровым силам дать подходящую деятельность… Дальше уж твое дело.

Андрей Никитич молчал.

— Здоровому человеку всегда хочется жить, — продолжал младший брат. — Никаких неземных радостей не надо. Онемели мускулы — есть наслажденье работать; устали они — и в отдыхе наслаждение. Душно человеку, не пускают его на свежий воздух, сковали его — ну, и опять тебе величайшее наслажденье вырваться-таки на волю, а не пришлось, — так за этой работой и умереть, а не складывать руки…

— Какое же тут наслаждение? — тихо проговорил старший брат.

— Ты его теперь, конечно, не поймешь, — нехотя ответил ему младший и замолчал.

Над ними покачивались ветви деревьев и шелестели листьями; в кустах кричали птицы; кругом разносился запах растений. Рулева младшего неудержимо звала вперед задуманная им работа. Звали его эти леса с их пустынными тропинками и с отшельническими скитами в глуши их; звали небогатые растительностью северные поля, перерезанные холмами, болотами и борами, с редкими, но многолюдными селами и деревнями. Будет он ранним утром поить в лесных ключах лошадей, переплывать с лошадью пустынные светлые реки, пробираться в глушь лесов, заночевывать в лесу и в поле; много придется увидеть страданий и горя в этих широко разбросанных деревнях и селах,

— Ты где жил после выхода из школы? — спросил Андрей Никитич.

— Во многих местах живал. Цыганом больше шлялся. А последние годы в одном городишке около самой Сибири учительствовал — край хороший, хороший, — повторил задумчиво Рулев. — Только лучше бы там волки или медведи жили, а то люди только землю пакостят да небо коптят.

— Чего ж ты ищешь?

— Тебе-то, брат, что же в этом? — спросил Рулев, прилегая на локте и задумчиво смотря на брата. — Хорошее ли, дурное ли стану я дело делать, выслушаешь ты, да и скажешь потом, что грудь у тебя болит, что умирать тебе время. Одно любопытство, значит?

— Конечно, любопытно знать, чем и как ты живешь?

— Я тут комиссионером винокуренного завода.

— А учительство?

— Учительство бросил.

Андрей Никитич перестал спрашивать. Младший брат посмотрел на него, подумал и продолжал:

— Бросил учительство потому, что задумал одно важное предприятие. Нужно время… Через год, через полтора, может быть, опять уеду…

— И все-то бродяжничество?

— Все-то бродяжничество, — повторил младший брат, бросил недокуренную папироску и лег на траву.

Андрею Никитичу сильнее и сильнее сказывалось его бессилие; чувствовалось ему, что он неизмеримо ниже брата. Затем у него явилась мысль, что не зависит же он от младшего брата и не связан с ним ничем, и вдруг ему захотелось показать перед братом и свою собственную силу.

— Ты, кажется, хочешь найти во мне участника в твоем предприятии? — спросил он твердо и решительно.

— Попробую, — сказал Рулев младший и улыбнулся.

— Нет… Мне хорошо и так живется. За твое дело я не примусь, — ответил Андрей Никитич и встал.

— Как знаешь.

Они встали и опять пошли. В углу сада застучала лопата, перерезывая в земле корни и скребя о каменья.

— Ты с отцом как же намерен? — тихо спросил Андрей Никитич, поглядывая сыскоса на брата.

— Мне с ним дело, что ли, какое делать придется? — спокойно спросил тот.

— Неловко как-то…

— По мне ничего, ловко, — холодно заметил Рулев младший, поглаживая свою бороду.

Андрей Никитич смолчал.

— Мне нужно тебе еще одну вещь передать, — сказал он потом и, удалившись в свою комнату, вынес оттуда портфель, принадлежавший Лизавете Николаевне, и передал его брату. Тот крепко пожал ему за это руку и ушел, не сказав больше ни слова.