Николай Бажин - Степан Рулев

Вошел Рулев младший, поклонился и быстро оглянул комнату. Плакса сделала ему уродливый книксен.

— Мне сказали, что Андрей Никитич здесь, — спокойно сказал молодой человек.

— Он на балконе, — ответила ему одна из девушек.

С балкона вышел и сам Андрей Никитич, бледный молодой господин с ненормально блестящим взглядом.

— Брат! — сказал он, смутившись, и точно будто ожил и выпрямился, смотря на сильную и здоровую фигуру младшего брата.

— Здравствуй, — тихо сказал Рулев младший, крепко сжимая своей загорелой рукой худую руку брата.

— Совсем приехал сюда? — спрашивал Андрей Никитич.

— Не думаю.

— С отцом виделся и говорил?

— Говорил.

— Что же? как?

— Да он, как видно, ничего не имеет мне сказать — я ему тоже, — спокойно и не понижая голоса, ответил Рулев младший. Старший брат хотел было задуматься, но Рулев опять заговорил:

— Мы, кажется, в чужой квартире, — напомнил он.

— Нет, это свои, — ответил Андрей Никитич и рекомендовал его швеям.

— Видно, вы в магазин работаете? — спросил гость, взглянув на богатое шитье.

— В магазин, — ответила Саша, оставив работу.

— Плата, значит, должна быть не очень хорошая.

— Жить теперь можно, — тихо ответила Саша.

— Теперь только разве?

— Иногда бывает трудно: работа надоедает до того, что шить не хочется, — также тихо пояснила Саша и опять принялась за работу.

— Перестань, пожалуйста, сестрица, — перебила ее Плакса, — зачем умирать?

— А вам, Плакса, такие мысли разве не приходят в голову? — спросил Андрей Никитич.

— Нет, — сказала она. — Я люблю работать и думать, обо всем думать.

— Зачем же вас зовут Плаксой? — ласково спросил младший брат, смотря своим светлым взглядом на странную девушку.

Плакса подняла на него свои спокойные большие глаза и улыбнулась.

— Меня прежде звали Евпраксой, а одна сердитая женщина стала звать меня Плаксой, и с тех пор все так зовут, — сказала она, облокотившись на стол своей худенькой ручкой и спокойно смотря на загорелое лицо молодого человека.

— Какая же это сердитая женщина? — спросил опять Рулев младший.

— Моя прежняя хозяйка. Да, она была очень сердитая женщина, — задумчиво продолжала странная девушка. — Она все сидела в больших креслах, а муж ее все шил и шил. Я была тогда еще маленькая, и она заставляла меня нянчить ее детей и рассказывать им сказки и петь песни. Я никогда не слыхала сказок, и она заставляла меня выдумывать свои. А когда я пела, она смеялась и говорила, что я плачу. Мне было очень нехорошо у ней. Я спала там в уголке под лавками, на старых мешках, и всегда долго не могла заснуть — все думала, какие я завтра стану рассказывать сказки и петь песни.

— И вам никто не помогал там?

— Меня, кажется, любил муж хозяйкин. Он был худой такой, старый, с козырьком на глазах и все шил и кашлял. Хозяйка каждый день бранила его, и он ее очень боялся. Когда утром звонили колокола и хозяйка уходила в церковь (она часто ходила в церковь), он дарил мне картинки и учил петь песни, чтобы я не плакала, когда меня заставят петь.

— И вы его любили?

— Очень. Мне без него было бы нехорошо. Я потом все шила, все шила; все шила — и утром, когда еще было темно и холодно, и ночью, когда уж везде тушили огни и когда я уставала и у меня слипались глаза. — Он тихонько подмигивал мне и улыбался. Я берегу его картинки и часто вспоминаю о нем, когда смотрю на них. Иногда, когда я ложусь после работы спать и глаза у меня так и слипаются, кажется мне, что картинки мои начинают двигаться… Потом приходит муж хозяйкин, седой и печальный, и что-то такое долго-долго говорит и ходит перед картинками… Право! — закончила Плакса, задумчиво смотря на молодого человека.

— Бывает, — произнес Рулев младший. — До свиданья однакож, — сказал он, подумав, — мы мешаем вам работать, да и с братом мы давно не видались…

Братья сошли вниз.

— Пойдем в сад, — сказал Андрей Никитич.

Они пошли по саду между высокими зеленеющими деревьями. Андрей Никитич уронил книгу, устало нагнулся за ней и так же устало выпрямился. Гибкому и крепкому во всяком движении младшему брату эта изнеможенность сильно бросилась в глаза.

— Ты болен? — спросил он, взглянув на брата.

— Болен, грудь болит, — отвечал старший брат и точно обрадовался своей болезни. Ему было как-то совестно перед братом.

— Какого рода болезнь? — спросил Рулев, взяв его за руку.

— Просто болит грудь, ходить скоро не могу, кашель, а иногда и сижу, а в груди точно нож двигается…