Александр Амфитеатров - Дубовичи

Два всадника мчались лѣсною тропою. Одинъ былъ новый владѣлецъ башни. Другой — его капелланъ, угрюмый, босой монахъ въ коричневой рясѣ. Онъ презрительно смотрѣлъ на расцвѣтшую природу; ея радость казалась ему грѣхомъ и соблазномъ. Онъ не понималъ хвалы Богу въ цвѣтеніи травъ, въ пѣніи птицъ, въ солнечномъ лучѣ, въ глубокой синевѣ неба, — онъ умѣлъ славить Его только сталью, красною отъ крови еретиковъ, и смрадомъ костровъ, на которыхъ жарились живые язычники. Взглядъ капеллана скользнулъ по кудрявой шапкѣ стараго дуба и омрачился. Монахъ сказалъ:

— Вотъ еще одинъ изъ куміровъ невѣжества. Господинъ! давно пора положить конецъ суевѣрному почтенію, какое оказываютъ этому языческому дереву твои подданные, оскорбляя тѣмъ церковь и добрые нравы. Подари мнѣ этотъ дубъ! — я его уничтожу.

— Возьми, — сказалъ рыцарь, — мой предшественникъ, графъ, повѣшенный мною на воротахъ башни, дорожилъ этимъ дубомъ, потому что дубъ значился у него на гербовомъ щитѣ. Но у меня нѣтъ дуба въ гербѣ, и мнѣ столько же дѣла до этого дерева, какъ до прошлогодняго снѣга.

И, привставъ на стременахъ, онъ хватилъ боевою сѣкирою по суку, растопырившему надъ дорогою лапы-листья.

Въ этотъ вечеръ мужъ явился графской дочери безъ кисти на обрубленной лѣвой рукѣ. Онъ сказалъ:

— Судьба велитъ намъ разстаться. Мы — духи лѣсовъ — живемъ, пока живутъ наши деревья. Деревья живутъ, пока мы живемъ. Сегодня меня тяжело ранилъ твой бывшій женихъ. Завтра меня вовсе срубятъ, распилятъ и сожгутъ. Я умру. Но ты не должна погибнуть. Вмѣстѣ съ утреннею зарею оставь меня и иди въ лѣсъ навстрѣчу солнцу. Ничего не бойся. Я буду смотрѣть на тебя черезъ деревья, потому что я выше всего лѣса. Но когда ты оглянешься и не увидишь меня, значитъ, — меня уже не будетъ на свѣтѣ. На опушкѣ лѣса ты найдешь хату угольщика; его семья чтитъ меня и приноситъ мнѣ дары. Скажи этимъ людямъ, что уходятъ изъ міра древніе боги, умеръ старый дубъ и завѣщаетъ имъ хранить свою жену и своего ребенка…

Напрасно графская дочь плакала, умоляла мужа, чтобы онъ позволилъ ей остаться и раздѣлить его судьбу. Съ утреннею зарею онъ указалъ ей звѣриную тропку, по которой ей надо было пробираться. Она шла и все оборачивалась, и все видѣла надъ лѣсомъ могучій лиственный куполъ стараго дуба. Видѣла его въ розовыхъ заревыхъ краскахъ, въ золотомъ блескѣ полдня… онъ стоялъ круглый, неподвижный… Потомъ онъ вдругъ какъ будто скривился на бокъ… Графиня прошла еще нѣсколько саженъ — сердце ея крѣпко билось — оглянулась: нѣтъ, это только такъ странно видно, — дубъ живетъ!.. Оглянулась еще разъ: лиственнаго купола уже не было надъ лѣсомъ, — а дубрава глухо ахнула въ отвѣтъ паденію вѣкового богатыря…

Угольщикъ подобралъ въ лѣсу безчувственную женщину и съ удивленіемъ узналъ въ ней безъ вѣсти пропавшую графскую дочь. Въ его хижинѣ она разрѣшилась отъ бремени мальчикомъ и умерла. На груди ребенка было странное родимое пятно — въ видѣ дубовой вѣтки съ гроздомъ желудей. По этому знаку и по предсмертнымъ признаніямъ его матери, мальчика прозвали Дубовичемъ. Это и былъ Само Дубовичъ, первый изъ рода Дубовичей, до сихъ поръ могучихъ, богатыхъ и славныхъ — одни въ Галиціи, другіе на далекомъ Далматскомъ побережьи.

1907

Попъ Иванъ — таинственный глава какого-то азіатскаго теократическаго государства въ средніе вѣка. О немъ упоминаетъ Марко Поло. Власть его вошла въ пословицу. У Шекспира Бенедиктъ. («Много шума изъ ничего») берется сходить къ Попу Ивану за волоскомъ изъ его бороды, только бы не разговаривать съ Беатриче.