Александр Амфитеатров: Сион

При Сіонѣ есть священная роща. Это чудесная чаща дуба, тополя, рябины, акаціи — чаща заповѣдная и запретная.

— Мы изъ этой рощи даже сучка на палку не беремъ, — объяснялъ мнѣ церковный староста, — Божья роща. А позволь отсюда дрова возить, завтра бы стало голое мѣсто. У насъ лѣса нѣтъ. Въ Капкай [1] Владикавказъ. за дровами ѣздимъ.

— А охотиться здѣсь позволяется?

— Какъ же нѣтъ? Безъ охоты насъ звѣрь одолѣлъ бы.

— Чекалки?

— Чекалка — какой звѣрь! У насъ большіе волки водятся. Казаки изъ форта сказываютъ, — какъ у васъ въ Россіи. На дняхъ одинъ у насъ убилъ рысь, а прошлою ночью самка подходила къ деревнѣ, кружила около баранты. Нашъ Димитри палилъ по ней, ранилъ… пошелъ теперь по крови искать слѣда… Вотъ онъ самъ идетъ…

Подошелъ Димитри — молодой стройный парень, оборванецъ съ очень недурною двухстволкою за плечами. Завязался быстрый разговоръ по-грузински, да еще на горномъ нарѣчіи; я мало что понималъ.

— Нашелъ Димитри рысь, — обратился ко мнѣ староста по-русски, — сдохла. Подъ лопатку пуля пошла. Диво, какъ ушла она въ лѣсъ живая.

— У рыси шкура такая, — возразилъ Димитри:- она не даетъ крови сильно течь, затягиваетъ рану. Если рысь сразу не упала, у нея всегда хватитъ силы добраться до своего мѣста.

— Шкуру дралъ? — спросилъ староста. — Вотъ господинъ купитъ.

— Нѣтъ. Что драть? гнилой звѣрь. Полдня на солнцѣ пролежалъ, — никуда не годенъ. Мѣхъ — какъ пухъ — лѣзетъ и къ рукамъ пристаетъ… Батоно [2] Баринъ. , - обратился ко мнѣ Димитри, — я и котятъ нашелъ… купи котятъ!

— Гдѣ же они?

— Въ норѣ. Вмѣстѣ брать ихъ пойдемъ.

— Почемъ знаю? одинъ звѣрь, два звѣрь… Сколько звѣрь, столько абазъ [3] Двугривенный. .

Отправились. Идя рощею, я удивлялся свѣжести этого заповѣднаго лѣса: тутъ бы вѣковымъ дубамъ стоять, а не молодняку.

— У насъ дерево недолго растетъ, — объяснилъ Димитри, — дереву земля нужна. У насъ земли — аршинъ внизъ, а дальше — камень. Корень найдетъ на камень и завянетъ, или прочь, на сторону, ползетъ. Встрѣтитъ другой корень: либо самъ пропадетъ, либо встрѣчное дерево засохнетъ.

Мы пришли въ глухой уголокъ. Въ носъ шибнулъ спиртуозный запахъ звѣринца. Логовище рыси помѣщалось въ углубленіи, подъ навѣсомъ мшистой сѣрой скалы. Кабы не запахъ, — и не найти бы этого жилья: такъ хорошо прикрыли его частыя вѣтки прислонившейся къ скалѣ молодой рябины. Димитри ткнулъ шомполомъ въ углубленіе. Раздалось ворчанье — гнѣвное, но пресмѣшное: какимъ-то ломаннымъ, кадетскимъ басомъ пополамъ съ. хриплымъ дискантомъ. Димитри надѣлъ на руку папаху, сунулъ въ гнѣздо и быстро вытянулъ, точно рыбу на удочкѣ, маленькаго котенка, уцѣпившагося за папаху когтями. Недоумѣніе, гнѣвъ, испугъ звѣрька — не подлежатъ описанію: эту уморительную мордочку надо видѣть, чтобы постичь ее и оцѣнить…. За цервымъ котенкомъ тѣмъ же самымъ способомъ былъ выуженъ второй и послѣдній.

Отъ звѣрьковъ я, конечно, отказался: куда мнѣ было ихъ тащить пѣшему? Но скромную цѣну ихъ я заплатилъ Димитри съ удовольствіемъ: спектакль дикихъ звѣрятъ въ родной имъ обстановкѣ, на свободѣ, стоилъ побольше двухъ двугривенныхъ.

Мы вернулись въ деревню. Димитри сѣлъ на коня и помчался въ Гудушаури:

— Тамъ бекъ живетъ, — онъ у меня моихъ звѣрятъ купитъ… А ты, прохожій, пожди, не уходи, — гость будешь. Вернусь — барана рѣзать будемъ, вина достану…

Я достаточно понаметался въ обхожденіи съ горцами, чтобы знать, что по этикету ихъ гостепріимства позволительно внести чужому человѣку въ хозяйское меню, что — нѣтъ. Поэтому въ вопросъ о баранѣ я и мѣшаться не сталъ, но, когда Димитри выѣхалъ изъ Сіона, спросилъ себѣ другую лошадь и потихоньку съѣздилъ въ духанъ, на полъ-дорогѣ отъ Казбека, откуда и привезъ бурдюкъ вина — свою долю въ предстоящемъ пиршествѣ.

Поили и кормили всю деревню, — по крайней мѣрѣ, всѣхъ, кто не заночевалъ на ахалцихской косьбѣ. Веселились и мужчины, и женщины: грузинки — а въ особенности горянки — не дики и не чуждаются мужского общества, тѣмъ болѣе, что, благодаря истинно-рыцарскимъ нравамъ патріархальныхъ горныхъ захолустій, онѣ въ этомъ обществѣ настоящія царицы. Пали сумерки. Угасшій дневной свѣтъ мы замѣнили кострами. Духъ кизяка отравлялъ нѣсколько обоняніе, но — «маленькія непріятности не должны мѣшать большому удовольствію» — сказалъ философъ. И долго еще у красныхъ огоньковъ хлопали ладони въ тактъ лезгинкѣ — медленной горной лезгинкѣ, съ дробной выступью и бараньимъ топотомъ носковъ, долго раздавались пѣсни, похожія на завыванія, и завыванія, похожія на пѣсни. Староста и Димитри переводили мнѣ, чего я не понималъ самъ. Одна пѣсня удивила меня своей отвлеченностью. Къ сожалѣнію, я потерялъ ея дословный прозаическій переводъ, а въ стихотворномъ, который я попытался сдѣлать впослѣдствіи, въ Тифлисѣ, мнѣ пришлось все-таки немножко «модернировать» подлинникъ. Тѣмъ не менѣе, я предлагаю этотъ текстъ читателю: общее понятіе объ оригинальной, въ особенности для полудикаго грузина, пѣснѣ онъ получитъ. Тема — тоска по родинѣ горца, попавшаго на югъ, въ счастливые сады Персіи: