Петр Оленин-Волгарь - Будущие люди

— Девчонки вы — вот что! — презрительно бросает Женя-мальчик и, сев верхом на палочку, едет в другую сторону двора.

— А я секрет знаю, — кричит ему вдогонку Нина.

— Какой секрет? — интересуется Женя-девочка.

— А вот какой: нагнись сюда… — и Нина шёпотом сообщает, как папа сказал маме, что в такую жару надо оставить уроки.

— Мне это всё равно, — заявляет Женя-девочка, — мне надо учиться: я не маленькая.

Звонок к обеду прекращает «секрет» и девочки бегут мыть руки. Лёлька второпях отстаёт и падает, но видя, что по близости никого нет, раздумывает заплакать, поднимается и идёт в дом.

Обед проходит почти благополучно, так как дети рассажены между взрослыми. Только с Лёлькой происходит история: ей кажется, что у неё огурец меньше, чем у других и она начинает капризничать.

— Не хочу этот огурец, дай другой!

— Лёля, не капризничай!

— Дай другой огурец!

— Ай, ай, ай, как стыдно! У тебя большой огурец.

— Не хочу этого! Дай, дай, дай!

Начинаются слёзы. Баловница-мама отдаёт свой огурец, но Лёля бросает его на пол: ей нужен не такой, а другой, совсем какой-то особенный огурец. На слёзы и крик является бабка-повариха и сообщает:

— Какой-то большой старик пришёл с мешком.

— Это за Лёлькой, — вмешивается Женя-мальчик; Лёля сквозь слёзы озирается на дверь.

— Нет ли у вас детей-капризников? — басом спрашивает повариха, стуча в дверь.

Лёля не выдерживает и прячется за маму, забыв огурцы. Спокойствие восстанавливается, сердитый старик уходит, и обед кончается мирно.

На другой половине дома также обедают и тоже не без приключений, только в другом роде. Там вздумали отучать от лакомств сластёну Юраса. После обеда всем детям дали по мармеладинке, а две конфетки положили на стол и не велели никому трогать. Когда все ушли, Юрас потихоньку пробрался в столовую и привёл с собой Муньку. Мунька, изображая послушную девочку, стала отговаривать Юраса от его намерения, но кончила тем, что соблазнилась и сама, и они поделили одну мармеладинку; но что же оказалось? Конфета была вся обмазана хиной.

— Кто съел мармелад? — спрашивает мама, вошедшая как на беду вместе со всеми большими.

— Никто… он сам съелся… — говорил Алёша.

Юрас и Мунька стоят красные и молчат; им совестно и досадно: очень нужно было попадаться из-за такой гадкой конфетки.

После обеда Женя-мальчик о чём-то долго сговаривался с Алёшей: очевидно, затевалась какая-нибудь новая шалость. Сидоровна мирно уселась вязать чулок под кустом сирени. Женя-девочка, собрав остальных детей, затеяла общую игру, а два индийских вождя враждебных племён и из разных романов, Чингачгук и Дакома, заключили временное перемирие, бросили своё убийственное оружие — луки, стрелы, сарбоканы и томагавки, перекинули через плечи длинные кнуты и превратились в настоящих русских подпасков. Незаметно пробрались они через кусты и побежали в сад.

Остальные дети были увлечены своей игрой. Сидоровна задремала над чулком, и никто не обратил внимания на продолжительное отсутствие двух вождей.

— А где Женя-мальчик? — спросила мама, появляясь на балконе. — Вы должно быть опять поссорились?

— Вовсе нет, — быстро затараторила Женя-девочка, — он всё тут с Алёшей вертелся; а мы очень рады, что они ушли: они такие шалуны, только играть мешают…

— Ну, если с Алёшей ушли, значит непременно шалят где-нибудь, — заключила мама, видимо начиная беспокоиться.

Подошедший садовник сообщил, что видел, как мальчики перебрались через забор в рощу. На поиски за мальчуганами немедленно снарядили экспедицию и скоро их нашли: оказалось, что они отправились к стаду и, пощёлкивая кнутами, мирно стерегли скотину, как заправские пастухи. Рабов Божиих взяли на буксир и повели домой, несмотря на их протесты. На беду няни-конвоира по дороге попался пруд. Зная, что всё равно семь бед — один ответ, индийские вожди решили состроить ещё одну штуку и, воспользовавшись рассеянностью няни, забрались в тину и стали ловить головастиков.

— Ах, озорники! Ах, оглашённые! — накинулась Сидоровна на мальчиков, не решаясь однако преследовать их в пруду, который был хотя и мелок, но очень грязен. — Вот будет вам ужо́.

— А всё таки не залезешь, — дразнит Алёша.

— Женя, лови, вот какой большой головастик.

Наконец, привели их домой вымазанных, мокрых, покрытых тиной и смешных настолько, что даже сердиться на них не сочли возможным их мамы, а только немного поспорили на тему о том, чей мальчик шаловливее.