Светлана Рыбакова - Домой

В этот день они побывали в храме и взяли у батюшки благословение: если не будет никаких известий - ехать на поиски на Кавказ. Батюшка спешил к больному, на минуту остановился, посмотрел внимательно и, благословив, сказал: "Мир вам".

Домой не хотелось, они опять поехали по монастырям.

На московских улицах осень сдавалась зиме: воздух окончательно промерз, деревья, кутаясь в лохмотья листвы, стояли нищие и жалкие. Зато небо полыхало синевой и обещало скорые морозы.

У ворот Данилова монастыря кружились голуби. Блеск куполов собора, белые стены церквей, гладкие булыжники двора переносили в другое время и пространство. Царившая здесь тишина казалась неправдоподобной среди городского шума.

Вера Сергеевна с Мариной долго молча сидели на скамейке у клумбы с поздними цветами, на душе становилось спокойнее, унималась тревога.

Потом они сели на трамвай, пересекли Даниловскую площадь и вскоре очутились у стен Донской обители.

У Донской Богоматери в руках платочек - это по наши слезы. Сколько их на земле льется, и всем Она их утрет. Бывает, что и не просят, а в минуты опасности вдруг появляется Богоматерь и выводит к свету Божию душу заблудшую. Пресвятая Богородица, спаси нас.

От Донского отправились на Ордынку, к иконе Божией Матери "Всех скорбящих радость", за утешением - и день прошел. Слава Богу за все.

Глава 5

Сашка проснулся от шума во дворе. В первый миг не понял, где находится: какая-то груда тряпок, железная сетка кровати оставила на руке отпечаток, за разбитыми стеклами окон - серая хмарь наступающего утра или уходящей ночи. Поговорку "Солдат спит - служба идет" к Большову отнести было никак нельзя, за последние полгода спать приходилось урывками. Такой вот народ веселый собрался вокруг...

Однако мечтать было некогда, шум во дворе усилился, дверь в казарму пнули ногой, в проеме показался силуэт автоматчика. И не успел Саня пробурчать: "Явление пятое. Те же и ингуш", как автоматчик, испугавшись, стал дико палить в потолок. Посыпались градом остатки стекла, ребята влипли в пол.

- Виходите! - истерично закричал незваный гость. - Все виходите! Руки за голова!

Во дворе было свежо, на старой зелени - едва заметный иней, горы стояли укутанные в туман. У Сашки мелко застучали зубы, взвод заметно приуныл, его плотным кольцом окружили автоматчики.

"Хороша мочала - начинай сначала, - ворчал Сашка, но вдруг оживился. Дауд!" К ним, улыбаясь, шел любимый их прапорщик-ингуш Дауд. Он что-то сказал своим солдатам, те разошлись.

- Живы, шайтаны! Ребята, я так рад! - Когда батальон сдался, Дауд сразу перешел к своим. - А я нарощно сюда приехал посмотреть, что тут у вас.

- Да хреново. Не знаем, шо дальше. Из Назрани отпустили, а шо теперь... - пыхтел заспанный Батя.

- Товарищ капитан, - обратился Дауд к Иванцову, - я попробую договориться, довезти ребят до границы с Осетией. Там ваше командование...

- Ну что ж, действуйте, - отозвался тот.

Ребята следили, как Дауд, мелькая в разных концах двора, с кем-то разговаривал, просил, убеждал. Утренние ингуши приехали на самосвале добирать вещи, мебель, всякую рухлядь, связываться с делами разрушенного батальона никому не хотелось. Как Дауду удалось уговорить своих, осталось тайной. Он снова подбежал к ребятам:

- А, шайтаны!.. - хлопнул по плечу дагестанца. - Живучаи вы. Сколька народа побили, в заложники взяли, поселок пожгли, а вы чистанкие ходитэ. По войне - как по бульвару. Везунчики, да-а?! - Дауд рассмеялся. Он искренне радовался, что те, с кем долго жил под одной крышей, - вместе радость и печаль, - были живы.

А Большов смотрел на мелькавшего во дворе огромного, усатого, белозубого красавца, любовался его добродушной силой, красотой и благородной осанкой. Сашка угадывал в этом человеке породу: такую походку, взгляд самому приобрести невозможно - это передается по крови от предков.

Взвод, пополненный женской половиной с довеском, разместился на самосвале. Дауд прикрыл их брезентом, чтобы не заметили на постах. И самосвал, чихнув синим дымом, покатил в сторону Владикавказа. Сашка нашел щель в брезенте и в последний раз, даже с какой-то щемящей грустью, смотрел на удаляющиеся, ставшие на миг родными стены батальона. "Прощай, Осетия! Прощайте, горы! Домой!"

Машина прокатила мимо умершего поселка: повсюду валялись скелеты заборов. Изуродованные дворы, обугленные деревья, потоптанные огороды остались сиротами. Выжженные глазницы домов, вчерашние окна, слепо смотрели в синие дали. От безобразия войны солдатам стало жутко. Дорога вырвалась на простор и понеслась в сторону восхода, а самосвал минут через пятнадцать вдруг резко затормозил.