- Какая неслыханная, истинно царская щедрость!
- Между тем иные находят, что этого мало.
Когда подали суфле из шампанского с ванилью, Жуковский прочитал письмо Государя к Пушкину. Я не мог удержаться от слез; все были растроганы.
Обед заключился ананасным мороженым. Перед тем как сойти в салон княгини для вечернего чая, Виельгорский, Гентцельт и я сыграли "Реквием" Моцарта. К сожалению, у графа на виолончели лопнула струна.
.......................................................................
Любезный друг Александр Сергеевич, если не суждено нам видеться на этом свете, прими мой последний совет: старайся умереть христианином. О жене и детях не беспокойся. Я беру их на свое попечение.
Часть пятая РЫБЫ
Нет, не тебя так пылко я люблю. Лермонтов
Все в Петербурге на масленице завтракают блинами.
Государю подаются гречневые с паюсной икрой. У министра двора князя Волконского заварные с яичницей; у военного министра графа Чернышева красные с рубленой ветчиной. Во всех министерских кухнях шипят сковородки. Блины пшеничные с налимьими печенками готовят графу Орлову; молочные белые кушает граф Бенкендорф.
Столовая министра иностранных дел графа Нессельроде вся в цветах. За воздушными блинами суфле Дмитрий Львович Нарышкин, напудренный, в чулках и башмаках, с алмазною звездою на черном фраке. Подле монументальной хозяйки увядающая, но еще прекрасная Марья Антоновна: над пунцовым беретом перья марабу. "Sante des dames!" Шампанское пенится и блещет в граненых бокалах.
У Скобелева солдатские со снетками румяные блины. Один за другим проходят в столовую желчный хромой Воейков, рябой насмешник Сенковский, остроумный разговорчивый Греч. К блинам пока еще не приступали: ждут генерала Дубельта. Мелодический звонок; в передней звякнули шпоры, мелькнул голубой мундир. Старый дворецкий из бывших денщиков разливает по серебряным чаркам тминную; расторопный инвалид несет на блюде под салфеткой стопку дымящихся блинов. Двумя уцелевшими пальцами единственной руки берется хозяин за ноздреватый, душистый блин; окунув его в густое янтарное масло, обмакивает в сметану.
Суетливо выбегают из департаментов голодные чиновники. От бумаг к блинам!
На Адмиралтейской площади народное гулянье. С раскатистым радостным хохотом праздничная толпа теснится, толкаясь подле огромных красной меди самоваров; пьет горячий сбитень с калачами, грызет орехи, жует леденцы и пряники. На жаровнях груды пухлых блинов. В балаганах орут и кривляются пестрые штукари; оркестры оглушительно грохочут.
В розовых лучах морозного вечера крыши отсвечивают чистым золотом;
по белым стенам расползаются голубые тени. Из труб выплывает кровавыми клубами тяжелый дым.
Но вот уж заря угасает, уж начинают светиться окна, подъезды и фонари. На темном небе бледный круг туманного месяца точно блин со сметаной.
Фаддей Бенедиктович Булгарин из-за груды корректур рассеянно покосился на повара и снял очки.
- Вот тебе реестрик. Возьмешь в Милютиных лавках начинку для пирога.
- Слушаю-с.
- Первым делом фунт вареного языка, да помягче. Яблоков фунт.
- Слушаю-с. Язык изрубить прикажете?
- Ну конечно, и яблоки тоже. Фунт говяжьего жиру, полтора фунта коринки, мелкого сахару столько же. В начинку пойдет по две рюмки коньяку и мадеры, восьмушка кайенского перцу.
- Вино, сударь, когда выливать?
- Все равно. Еще положишь два толченых мускатных ореха и двадцать три гвоздики: ни больше, ни меньше. Пол-осьмушки корицы в порошке, варенного в сахаре цуката да померанцев фунт: вот и все.
- Тесто слоеное, сударь?
- Слоеное, на железном листе. Ступай.
Фаддей Бенедиктович плотный здоровяк, с мягкой шеей, с румяными губами. Зеленый польский кунтуш в затейливых шнурах, бухарские туфли. Под столом ковер из шкуры волка, убитого в окрестностях Карлова; на стене трофей двенадцатого года: заржавленный французский мушкетон.
Булгарин взял со стола костяную флейту и приложил к губам. По розовому круглому лицу расплылось блаженное спокойствие. Играет Фаддей Венедик-тович в лад мыслям: то весело, то печально.
- Я негодяй и с этим именем перейду в потомство. Так тому и быть. Есть общие козлы отпущения: каждый, кому угодно, может упражнять на их физиономиях свои кулаки. Я беру взятки с купцов, меня зовут перебежчиком...
Флейта не поет, а рыдает.
- Так что же делать? все у нас дерут с живого и с мертвого. А ежели частному приставу брать дозволяется, то почему бы не взять и мне? В литературе я частный пристав. За то, что я перебежал от Наполеона к Кутузову и обратно, можно ли упрекать поляка? Ведь у нас отечества нет.
Читать дальше