Екатерина Садур - Зеленая бездна

-- Простокваша! -- снова крикнула Галя, нависая над бездной.

Но ее пронзительный голос так и не достал до дна. Дул сильный ветер, и ее крик отнесло на соседние крыши. Высоко над крышами пронесся ее крик, а внизу, со дна бездны, синеглазо следили пруды. Смотрели за полетом.

-- А сынок-то мой как будто бы не один, -- рассказывала мне старуха и мяла клубнику столовой ложкой в тарелке с молоком. И я сразу подумала, что у него завелась тайная любовь, которую он скрывает. Но старуха сказала: -- Мне кажется, что в нем притаились два человека. Он когда трезвый, то такой добрый, ласковый, даже шутит со мной. А как напьется, то сразу же как зверь. И откуда в нем такое берется? Я настойки всю жизнь делала. Настойки и наливки. Я не знала, что они его погубят. Он еще мальчишкой таскал их с кухни. Так и пристрастился. Два человека в нем, два... -- Старуха заплакала. -- Но сейчас я вижу, что второй, злобный, прокрался в него трезвого... Он глядит на меня трезвый, и я вижу -- хочет ударить. Руку заносит, но не бьет, а чешет затылок...

Я верила ей, каждому ее слову. Она точно так же двоилась в моем сознании, и точно так же в ней явной проскальзывала старуха из снов.

-- Ты зачем внучека Простоквашей зовешь? Ему это обидно, -- говорила она с укором, а мне казалось, что с угрозой.

Я клялась, что больше не буду, но каждый раз, когда встречала его, не могла удержаться и кричала вслед: "Простокваша!", а потом забывала о нем, и он забывал обо мне, зато старуха снилась мне почти каждую ночь.

-- Милая моя, -- сказала она мне во сне. -- Я умру через три года! -Она сложила пальцы точно так же, как дети, которые показывают возраст, и повторила: -- Через три... -- И мне тут же стало ее жалко. -- А ты, ты умрешь нескоро... -- И она засмеялась, снова испугав меня.

Через три года Ромка стал носить мои бусики, но в мою сторону даже не смотрел. Он, наверное, забыл, что это я их ему подарила. В нем по-прежнему боролось юное и детское. Детство ненавидело юность, ревновало и наперекор выступало прыщичками на лице, а юность в ответ превращалась в пух над верхней губой. Митька Козлик стал сутулым и сиплоголосым, и на него я даже не смотрела.

У метро "Пражская" бродили подросшие Женя Дичко и Галя Бабич. Они ходили от рынка к пивным ларькам, а от ларьков спускались к прудам. Я видела, что они тоже тоскуют, как и все жители станции "Пражская", короткопалая, с бугристыми ладонями Женя Дичко и тоненькая Галя в сапогах-ботфортах с красными отворотами выше колен. С годами неподвижность Галиного лица прошла, и осталось усталое личико в тонких кудряшках. Женя Дичко иногда поколачивала слабенькую Галю, а Галя в ответ огрызалась.

Летом они сидели на прудах и боязливо высматривали мальчиков. Иногда купались и уплывали дальше всех -- к середине пруда, мимо домика с лебедями. Потом шли в коммерческий магазин "Собина" смотреть на платья. А если магазин не работал, то Женя Дичко открыто курила перед витриной. Галя курила тайно. Они не понимали, что с ними происходит.

Под нашим домом меняли трубы. Рабочие вырыли длинную канаву под окнами первого этажа. Они стояли по пояс в земле и матерились. Под землей узлами переплетались корни деревьев, особенно разрослись корни сирени. Рабочие вырывали их и вы

брасывали из канавы вместе с комьями грязи. Наверху, на деревянном мостике, перекинутом через канаву, стояли второклассники и внимательно смотрели за тем, что происходит под землей.

Я сидела на кухне у старухи, когда вошел Ромка в моих бусах.

-- Что ты как девка ходишь? -- сказала ему старуха и длинными пальцами потянулась к его горлу. Но он отстранил ее руку.

-- Мое дело.

И старуха отступила.

-- Рома, не бери настойку из шкафа, -- жалко попросила она.

-- Я клюквенную возьму, бабушка.

-- Оставь клюквенную, -- умоляла старуха, -- а то придет Вадим и будет меня бить.

-- Он же не любит клюквенную. -- И Ромка открыл шкаф.

-- Да ему все равно! Он придет, ему хоть что подавай, хоть клюквенную, хоть водку. А так -- пустой шкаф. Ведь побьет, точно побьет!

-- Не побьет, -- отмахнулся Ромка, забирая настойку из шкафа.

Старуха подслеповато щурилась:

-- Оставил, родимый?

-- Оставил, оставил, -- сказал Ромка, уходя. А мне шепнул: -- Приходи в третий подъезд.

Я стала отпрашиваться у старухи почти сразу же, как он ушел, но старуха умоляла:

-- Посиди, пока не придет сын!

И мы молча сидели. А когда он пришел, то первым делом ударил ее наотмашь, но не сильно и даже, я думаю, совсем не больно. Просто мокрый чавкающий шлепок. Старуха сразу же указала ему на шкаф и даже не заплакала. И когда он увидел, что в шкафу пусто, он не стал ее бить, а только сплюнул и сказал: "Будь ты проклята, старая! Будь проклята!" Еще несколько раз повторил заплетающимся языком и ушел. Старуха засмеялась: