Юсиф Самедоглы - День казни

На экране показалась дикторша, и Махмуд громко сказал: "Опять в красном платье, ай, какая красотка, пострел тебя возьми!"

От холостяцкой жизни у Махмуда появилась привычка говорить вслух с самим собой. А что? В этом и преимущество холостяцкого житья, сиди себе, посиживай, хочешь, смотри телевизор, хочешь пой песни, хочешь, сам с собой разговаривай... И никто не скажет, эй Махмуд, ты что, умом тронулся, сам с собой разговариваешь?

Минут десять-пятнадцать Махмуд внимательно слушал передачу, узнал про почин, который поддержали магнитогорские металлурги, перевыполнив свой квартальный план на столько-то процентов, а дальше он уже слушал рассеянно, потому что никак не мог вспомнить, что означает слово "почин" и как это слово будет по-азербайджански. Думал, рылся в памяти, искал, но так и не нашел, и решил спросить завтра в школе учительницу русского языка. Диктор перешел к обзору международных событий, и Махмуд, выпив еще стакан боржома, стал слушать. Повсюду в мире стреляли. Показывали главным образом арабов и негров. У каждого в руках - автомат. "Интересно, - громко сказал Махмуд по своей привычке, - откуда эти сукины дети достали такие великолепные автоматы? Что за бестия эта Америка, гляди-ка, сколько у нее пушек-автоматов, весь мир снабжает оружием!.. И что это за мир, язви его в корень!"

Под самый конец показали международный конкурс моды в Будапеште. На экране заулыбались красивые манекенщицы в чудных платьях, и Махмуд заулыбался им в ответ и, прищелкивая пальцами, запел по-русски из "Аршин мал алана": "ах, ты моя дорогая, ах, золотая!.." Манекенщицы исчезли, и Махмуд стал припевать на тот же мотив: "Григор-киши, проклятье отцу твоему! Григор-киши, проклятье отцу твоему!"

Потому что у него в животе снова заполыхал свирепый огонь и, поднявшись вверх по пищеводу, застрял в самой глотке. Если бы не боржоми, он сгорел бы, не дожил до утра, подумал Махмуд, и стал ругать себя в душе: сколько раз говорил себе, не пей эту отраву, а пьешь, так пей как человек, сто граммов, ну, двести, не больше. Но вспомнив вкус и запах дивной бозартмы по-чабански приправленной отличным густым катыком с толченым чесноком, которую он ел в шашлычной Халила-даи, Махмуд сообразил, что тут никак не обойтись было двумястами граммов.

Ах, Халил-даи, не повар, а кудесник!.. Кормит так, что язык проглотишь, не то, что огненное зелье Григора-киши...

Дикторша в красном платье объявила спортивные новости, и Махмуд выключил телевизор. Мастер, который устанавливал у него телевизор, советовал включать его пореже и ненадолго, выпуск их ограничен, сказал он, такой телевизор не у каждого шаха есть. Махмуд взял шерстяную тряпку из тумбочки, протер экран, потом наклонился, подобрал с пола свои выходные туфли, аккуратно сложил их парой и задвинул под кровать. Потянулся разок-другой, выпил еще боржоми и сказал себе вслух: "Лягу-ка я спать, к утру, смотришь, и очухаюсь". Только стал расстегивать ремень, как в калитку заколотили и какой-то мальчик закпичал:

- Доктор Махмуд! Ай доктор Махмуд!

Махмуд узнал по голосу внука Зульфугара-киши - Мошу. Он живо подошел к окну, открыл створку и высунул голову.

- Айя, Мошу, это ты?

- Я, доктор Махмуд, - ответил силуэт во дворе.

- Что стряслось, сынок?

- Дедушке Зульфугару совсем плохо, зовет тебя, скорее, говорит, беги за доктором Махмудом, веди его к нам!

- Сердце, что ли опять?

- Не-ет... Побелел лицом... Помирать собрался. Помру, говорит, нынче ночью. Ему урядник во сне приснился.

Махмуд засмеялся.

- Какой еще урядник, айя, да построится твой дом! Прокурор, может быть?

- Нет, урядник... Словом, не в себе он, страх какой, собирайся, прошу тебя, поедем поскорей, - голос Мошу задрожал. - На лодке татарина Темира поедем, он ждет нас под скалой.

- Сейчас, сынок, сейчас поедем, как же не поехать? - Но вспомнил вдруг и на всякий случай спросил: - А Кура как - не разлилась?.. На какой вы лодке приехали?

- На моторке.

- Ну, постой минутку, я сейчас.

Махмуд поспешно собрался, натянул на ноги солдатские сапоги, надел телогрейку, застегнулся, нахлобучил на голову шапку-ушанку, взял сумку и вышел.

- Ты меня так заторопил, что я и в дом тебя не позвал, - сказал он мокнущему под дождем мальчику.

- Подумаешь, дождь! Дождя, что ли, не видели? - отозвался Мошу, приноравливаясь к его шагу.

Деревня спала. Сквозь туман там и сям мерцали редкие огни в домах, ни одна собака не забрехала им вслед. Возле колхозного управления они свернули налево, к Куре, сошли с асфальтированной дороги и тотчас угодили в непролазную грязь. Шарп-шарп, шарп-шарп, - чавкало под ногами... Пахло водорослями.