Юсиф Самедоглы - День казни

И вот чудо - как наслушаются голодные сарбазы этих слов, так и рады, и про голод, и про холод забыли, соберутся все скопом, окружат своего государя и вопят что есть мочи: "Слава! Слава! Слава!"

А потом разойдутся по своим шатрам, станут на колени и молят Незримого: "Всевышний, отними моей жизни и прибавь моему государю! Отними и прибавь!"

Волк снова посмотрел на радостную суету жуков-бомбардиров, и неожиданная мысль поразила его: интересно, подумал он, своею смертью скончался скорпион или это жуки его доконали?! А что, вполне возможная вещь, время такое... Но от внезапной этой мысли шерсть у него встала дыбом, а торчком стоящие уши бессильно свесились. И - ох! - этот непонятный скрежет в лесу. И странно противный запах крови, от которого кружится голова.

В небе усилилось сероватое сияние - звезд стало больше, и каждая звезда величиной с яблоко. И дивно так, и страшно облака плывут - как скорпионий поезд, как драконий караван. Они прошли низко под звездами и, круто повернув, поплыли на запад. И птиц не слыхать...

В лагере запылали костры. Люди, с копьями и щитами, сходились у костров, стояли, слушали шорохи ночи. Когда сгустится ночная тьма, и черные, крупные, как слепни, комары завьются-закружат вокруг людей, они станут бросать в огонь комья заготовленного впрок конского навоза, чтобы отогнать этих страшных комаров, от которых не спасала даже осенняя стужа.

Одетые в железо люди с готовностью несли все тяготы походной жизни они терпели и жару, и холод, и голод, и жажду, и комаров, и слепней, и змей, и скорпионов. Они бы и не то еще, вынесли, и не охнули, глазом не моргнули бы. Одного они боялись - ветра. Только бы не задул ветер. Они помнили, как два года тому назад ветер разметал их лагерь. Они пришли и стали здесь лагерем, как вдруг из Пещеры Дедов сорвался бешеный ветер и, - господи, помоги, огради и спаси нас от гибели!

Ветер сорвался неожиданно, как гром с ясного неба, как извержение вулкана, как последняя смертная боль, когда тебе пронзят копьем позвоночник; он исхлестал воздух, ломая крылья птицам в полете, наполнил гулом землетрясения окрестные горы, вздыбил коней и заставил их с пеной у рта грызть удила, расшвырял по расщелинам вооруженных сарбазов в тяжелых доспехах.

Верховный астролог стоял на коленях перед государем и, колотясь головой оземь, истошно вопил: "Прикажи, повелитель! Прикажи вернуться войску! Всевышний гневается на нас!" Астролог своим безумным видом наводил ужас на государя, к тому же шатер его сотрясался от ветра и, казалось, вот-вот обрушится.

Государь в смятении выбежал на волю и, чтобы не упасть от удара ветра, схватился за ствол могучего дерева. Сарбазы, те, что волей провидения устояли перед бешеным натиском урагана, бросились к своему государю и окружили его, а он крикнул громко, во всю силу своих легких: "Нет! Это не божий гнев! Это происки дьявола!"

Но ни сам государь, ни почтительно окружавшие его сарбазы не расслышали этих слов. Их унес с собой ветер. Он бушевал весь день. Когда же кромешная ночная темень скрыла лагерь, ветер, теряя силу, отступил и уполз в Пещеру Дедов, в свое логово. Тогда в лагере разожгли костры, и в их свете государь увидел сорванные и поваленные шатры, груды человеческих и конских трупов. И у людей и у коней еще текла изо рта зеленая пена, и у людей и у коней глаза были открыты и в глазах отражались звезды, каждая величиною с яблоко. А на небе не осталось ни единой звезды. Астролог, припав к ногам государя, плакал навзрыд... Пришла беда - отворяй ворота... Так-то, сестра!... Из государева шатра вышел осанистый сарбаз и что-то коротко сказал одному из стражников, который тотчас отправился в другой шатер и поднял с постели скопца Энвера. Вскоре лагерь узнал, что падишах будет купаться. Сарбазы, две группы по десять человек, приволокли из нижней части лагеря, где стояли продовольственные обозы, два огромных чана, навесили их над очагами, натаскали воды и наполнили их. Наготовили дров и разожгли в очагах огонь. Сухие дрова, обрадовавшись огню, тотчас запылали, пламя взвившись, как два гигантских драконьих языка, лизало поддоны чанов. В шатре государя поставили третий чан. Когда в двух чанах закипела вода, ее стали носить ковшами в шатер и сливать в третий чан, пока не наполнили его доверху. В шатре остались государь и скопец Энвер.

Всем подданным был ведом изъян государя, но мыть его разрешалось только скопцу Энверу. Окунаясь в горячую воду, падишах, случалось, не мог сдержать стонов от телесной боли в том месте, где у него была выхолощена мужская плоть, и никому, кроме скопца Энвера, не дозволялось видеть его в этом жалком состоянии. А при скопце Энвере, когда боль становилась нестерпимой, государь мог и простонать, и даже слезу пустить, если станет невмоготу. И тогда скопец Энвер, мывший государя, начнет утешать его, - слова утешения повторялись из года в год, из месяца в месяц: "Справедливый государь, великий государь, половина всех мусульман оскоплена, не терзай себя, успокой свое сердце и укрепи его. Не беда это, а великое счастье, дарованное нам с тобой благим вседержителем! Укрепи свое сердце, дорогой, да перейдут на меня все твои хвори..."