Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II - Повести и рассказы. Мемуары.

— Это после было. Дай сначала природу описать. Снежная дорога — ровная, белая. Справа и слева серебряный кустарник, весь в пластах снега. И этот снег, ты понимаешь, розовый — последние косые лучи солнца на нем лежат, густая алостъ на нем. А за кустами уже жмутся синие тени, и голубая дымка, как предвестница ночи, ползет по оврагам и балочкам.

Потом въехали мы в лес и понеслись по дороге, как по аллее. Мчимся и друг на друга смотрим — и тянутся глаза к глазам, губы к губам.

— Тут ты и поцеловал ее?

— Да. Но я ли ее, она ли меня? Ведь это, милая моя, в хороших случаях всегда одновременно выходит… Словом, конь наш остановился, потому что я вожжи выпустил. Долго бы мы тут, вероятно, простояли, если бы вдруг колокольчик впереди не затренькал. Тогда подобрал я вожжи, и мы поехали навстречу колокольцу. Видим, плетется кошевка с возницей на облучке. Возница кричит нам:

— Эй, гуляльщики, дальше не езжайте: волки!

И мы разминулись. Людмила Николаевна мне:

— Вы боитесь?

Я ей:

— Что вы, с вами? Да я…

— Тогда вперед, — И мы опять несемся. И версты е полторы еще промчались; до поляны, на которой монастырский скит стоял.

Но дальше нас монахи не пустили.

— Куда вы, — говорят, — греховодники? Большущая стая волков верстах в двух отсюда в полях у деревеньки бродит. Вертайте в город, пока еще совсем не стемнело.

А какое там «совсем не стемнело», если уж звезды зажглись и красное зарево над лесом: луна всходит. А мы еще в крошечной гостинице для богомольцев у ворот скита с четверть часа помешкали — грелись, чаю напились. И лишь после этого, когда совсем уж стемнело, поехали обратно. Едем неспешно. Обнялись.

— И не совестно тебе, бесстыдник, этакое мне рассказывать? — возмутилась Вера Ильинишна. — Нет, правду покойница мама мне говорила, чтобы я не шла за тебя замуж…

— Ангел мой, да ведь всё это сто лет тому назад было! — взмолился Иван Иванович. — Что от всего этого осталось — только лирика, неутоляющее питье! Ты не сердись. И ночь-то какая, какая была! Луна свой золотой щит в ветвях лесных запутала, звездочки как голубые зернышки. Обнялись, целуемся, всякие глупости друг другу говорим. Впрочем, глупости только я говорил. Говорил я Людмиле…

— Людмиле Николаевне.

— Людмиле Николаевне… что люблю я ее больше всего на свете и ради нее готов совершить какие угодно подвиги, стать знаменитым психиатром, например, или вторым Валерием Брюсовым пусть выбирает, что ей приятнее. И многое другое врал, конечно…

И всё это декламировал я ей совершенно искренно. А о вожжах забыл. Какие же тут вожжи? В эти же самые вдохновенные мои минуты вдруг впереди нас, чуть видимая, мелькнула быстрая тень и запрыгали у кустов две огненные яркие точки.

Мы бы, пожалуй, и не заметили ничего, если бы конь наш не рванулся в сторону. А он, подлец, так шарахнулся, что чуть было не опрокинул сани, да и опрокинул бы, если бы не стремительная, ловкая и решительная рука моей спутницы, мигом подхватившая вожжи и туго их натянувшая. Словом, рука Людмилы Николаевны что-то такое сделала с конем, он подчинился ей. Но если бы ты, Веруша, только знала, как я струсил тогда! Ведь понял я, догадался — волки! Чуть ведь не погибли. Обязательно погибли бы, если бы вывалились.

— А всё потому, что меня тогда при тебе не было! — заволновалась Вера Ильинишна. — А она-то, Людмила твоя хваленая, она-то что?

— Ты представь, кавказская ее кровь, что ли, или вообще она родилась бабой-героем, но только ни чуточки она не испугалась, не растерялась, только вся напряглась, как-то вперед подалась и глаза засверкали.

— Ну, — сквозь зубы сказала, — к управлению квадригой в римском цирке вас бы не допустили! — и, встав в санях, заставила коня снова стать на дорогу и помчаться к городу. А за нами, не отставая, но и не приближаясь, мчалось несколько пар огненных точек, может быть, разведчики из той стаи, о которой нас предупреждали. Отделались мы от них только уже неподалеку от города. И только тут я осмелился взглянуть на мою спутницу! Хотя давно уже чувствовал на себе ее взгляд.

Ее глаза смеялись. Да и не только глаза — она хохотала. Хохотала беззлобно, но от души.

— Вы… я, — начал было я оправдываться, но она перебила меня, сказав:

— Не надо. Я всё понимаю… Вы еще мальчик. Но все-таки вы славный, — и, быстро приблизив ко мне лицо, поцеловала меня в губы. Но я понял, почувствовал, что это был уже совсем иной поцелуй, не такой, как раньше. Так брата целует старшая сестра.

— Знаю я этих сестер! — не согласилась с мужем Вера Ильинишна. — У тебя все сестры… Ну, дальше.