Василий Шукшин: Бессовестные

Ольга Сергеевна рассердилась, заплакала и сказала, что после своего орла-комиссара она никогда в жизни никого к себе близко не подпустит. Глухов попытался объяснить, что он -- без всяких худых мыслей, а просто ска-зать, что вот -любил ее (он был выпивши). Любил. Что тут такого? Ольга Сергеевна пуще того обиделась и опять стала говорить, что все мужики не стоят мизинца ее незабвенно-го комиссара. И так она всех напугала этим своим комисса-ром, что к ней и другие боялись подступиться. Но прошло много-много лет, все забылось, все ушло, давно шумела другая жизнь, кричала на земле другая -- не ихняя -- лю-бовь... И старик Глухов и пенсионерка Ольга Сергеевна странным образом подружились. Старик помогал одинокой по хозяйству: снег зимой придет разгребет, дровишек нако-лет, метлу на черенок насадит, крышу на избе залатает... По-сидят, побеседуют. Малышева поставит четвертинку на стол... Глухов все побаивался ее и неумеренно хвалил Совет-скую власть.

-- Ведь вот какая... аккуратная власть! Раньше как: дожил старик до глубокой старости -- никому не нужен. А теперь -- пенсия. За што мне, спрашивается, каждый месяц по два-дцать рублей отваливают? Мне родной сын -пятерку прие-дет сунет, и то ладно, а то и забудет. А власть -- легулярно -получи. Вот они, комиссары-то, тогда... они понимали. Они жизни свои клали -- за светлое будущее. Я советую, Ольга Сергеевна, стать и почтить ихную память.

Ольга Сергеевна недовольно говорила на это:

-- Сиди. Чего теперь?.. Нечего теперь, -- она теперь ред-ко вспоминала комиссара, а больше рассказывала, как на нее "накатывает" ночами.

-- Вот накатит-накатит -- все, думаю, смертынька моя пришла...

-- А куда накатыват-то? На грудь?

-- А -- на всю. Всю вот так вот ка-ак обдаст, ну думаю, все. А после рассла-абит всю -- ни рукой, ни ногой не ше-вельнуть. И вроде я плыву-у куда-то, плыву-у, плыву-у.

-- Да, -- сочувствовал Глухов. -- Дело такое -- так и уплывешь когда-нибудь. И не приплывешь.

После того как старик Глухов схоронил жену, он еще ча-ще наведывался к Малышевой. Чего-нибудь делал по хо-зяйству, а больше они любили сидеть на веранде -- пили чай с медом. Старик приносил в туеске мед. Беседовали.

-- Тоскуешь? -- интересовалась Малышева.

Глухов не знал, как отвечать -- боялся сказать не так, а тогда Малышиха пристыдит его. Она часто -- не то что сты-дила его, а давала понять, что ему хоть и семьдесят скоро, а стоит больше ее слушать, а самому побольше молчать.

-- Тоскуешь?

-- Так... -- неопределенно говорил Глухов. -- Жалко, конечно. Все же мы с ей... -- пятьдесят лет прожили.

-- Прожить можно и сто лет... А смысл-то был? Слоны по двести лет живут, а какой смысл?

Глухов обижался:

-- У меня три сына на войне погибли! А ты мне такие слова...

-- Я ничего не говорю, -- спускала Малышиха. -- Они погибли за Родину.

-- Тоскую, конечно, -- уже смелее говорил Глухов. -- Сколько она пережила со мной!.. Терпела. Я смолоду дура-коватый был, буйный... Все терпела, сердешная. Жалко.

-- Сознание, сознание... -- вздыхала Малышева. -- Те-сать вас еще и тесать! Еще двести лет тесать -- тогда только на людей будете похожи. Вот прожил ты с ей пятьдесят лет... Ну и что? И сказать ничего не можешь. У меня в огороде бурьян растет... тоже растет. А рядом -- клубника виктория. Есть разница?

-- Ты чего сердишься-то? -- не понимал Глухов.

-- Есть разница, я спрашиваю?

-- Сравнила... телятину с козлятиной.

-- И буду сравнивать! Потому что один человек живет -- горит, а другой -- тлеет. У одного -- каждая порочка содер-жанием пропитана, а другие... делают только свое дело, и все. Жеребцы.

-- Не всем же комиссарами быть! -- сердито возражал Глухов, обиженный за "жеребца".

-- Пятьдесят лет прожил, -- передразнила Малышева. -- А из них -неделя наберется содержательная?

-- Ну, содержания-то, слава богу, хватало, чего доброго. С избытком.

-- Оно и видно! -- Малышева собирала губы в куриную гузку. -- Жеребцы.

Глухов чувствовал, что чем-то он ее злит, но никак не мог понять чем.

И все же он продолжал ходить к Малышевой. Иногда -- так вот -поругивались, иногда ничего, мирно расходились. И вечер, глядишь, проходил незаметно.

В это воскресенье Глухов пришел к Малышевой без ниче-го -- без топора, без ножовки. Пришел поговорить. По-советоваться. Пришел просить помощи.

-- Я, Сергеевна, за советом. Помоги.

-- Что такое случилось? -- навострилась Малышева. Она любила давать советы.

-- Ты старуху Отавину знаешь?

-- Ну.

-- Поговорила бы ты с ей -- не согласится ли она ко мне в дом перейти? А свою избу пускай продаст. Или так: пускай пока заколотит ее, поживем -уживемся -- тогда уж пускай продает. Чтоб не рисковать зря. Как думаешь? Я один не осмелюсь с ей говорить, а ты сумеешь. Я не обижу ее... На четырех-то ногах, хоть они у нас не резвые теперь, но все же покрепче стоять можно. Как думаешь? -- Глухов непри-вычно для себя много и скоро тараторил -- ему было нелов-ко. -- Думал я, думал и вот -- надумал. Чижало одному, ну ее к черту. Да и ей, я думаю, тоже полегче будет. Как ду-маешь?

Читать дальше