Вячеслав Фаусек: Гадкий товарищ

— Иван Васильевич! Голубчик! — завизжал Рудиш и, рыдая, бросился к инспектору.

— Никаких извинений! Пошел в карцер!

— Иван Васильевич! Душечка! Простите меня! Ведь как они ко мне лезут! Иван Васильевич, простите, я не буду! — умолял Рудиш, но слезы душили его, он не мог говорить…

— В карцер! В карцер! — настойчиво повторял Иван Васильевич.

Рудиш никогда до сих пор не сидел в карцере и никогда, вероятно, не ожидал туда попасть. Он пришел в отчаяние.

— Иван Васильевич! Миленький! Простите меня! — жалобно умолял он инспектора и крепко обнял его за толстую ногу.

— Нет! Нет! Никакой пощады! В карцер! Тит, возьми его!

Рудиш стал визжать от страха. Тит оторвал его от ноги инспектора и потащил в карцер. Но Рудиш упирался и все молил Ивана Васильевича простить его. Тит взял его на руки и унес. Его не стало слышно.

— Усаживаться! — крикнул на нас Иван Васильевич и грузными шагами пошел в канцелярию.

Я до сих пор слышу этот умоляющий крик несчастного Рудиша! Ну, как можно было не простить его тогда?!

Впрочем, может быть, так было лучше…

После этого крика мне стало жаль Рудиша. Я вдруг увидел, что несчастного мальчика обижали все… Никто за него никогда не заступится, и теперь из-за меня его наказали! Да как наказали!

Совесть заговорила у меня. Мне захотелось попросить извинения у Рудиша или сделать ему что-нибудь доброе.

Во время большой перемены я побежал в раздевальную залу, где был карцер. В углу залы была построена темная деревянная будочка. Только в дверях было сделано небольшое отверстие вместо окна. Это и был карцер. Когда я пришел в раздевальню, то там было уже много учеников из разных классов. Все они толпились около карцера и чему-то смеялись. Оказалось, что Рудиш никому не позволял подойти к окну. Он стащил с себя сапог, и всякого, кто заглядывал к нему в оконце, бил сапогом. Это всех очень смешило. В карцер стали бросать бумажки, корки, остатки колбасы.

Нельзя мне было подойти к окну. А мне непременно хотелось повидаться сегодня же с Рудишем. Когда начался следующий урок, я придумал попросится выйти. Учитель меня отпустил, и я побежал в раздевальную, достал свой завтрак и на цыпочках подошел к карцеру.

Теперь здесь не было никого. Все было тихо. Я осторожно заглянул в окно карцера и увидел Рудиша. Он лежал на животе на полу, склонив голову на руки, и тихо плакал. В одной руке он все еще держал свой сапог.

— Рудиш! — позвал я его потихоньку.

Он вдруг вскочил и размахнулся на меня сапогом. Если бы я не отскочил, он бы ударил меня в лицо. Ух, как сверкали его глаза, как он меня ненавидел!

— Рудиш, голубчик, не сердись на меня! Ну, извини меня! Ведь, ты меня тоже побил!

— Ну, давай помиримся! Вот тебе мой завтрак! — говорил я ему.

Вдруг Рудиш бросил сапог и заплакал.

— Убирайтесь вы все от меня! Вы все злые, я отсюда уйду! Я не могу больше!

И он опять улегся на пол в карцере.

— Перестань, Рудиш! Слышишь? Ну, давай подружимся! Я теперь за тебя буду заступаться!

— Слышишь? На́ завтрак!

Я опустил в оконце Рудишу свой кусок хлеба с сыром и убежал в класс.

С этих пор мы с Рудишем подружились, и ему стало жить легче между нами. Все помнили, как он ужасно плакал перед Иван Васильевичем, и перестали безжалостно издеваться над ним. Его жалели, хотя об этом никто не говорил. Одного ему не могли простить, — это того, что он был рыжий! Так он навсегда и остался под названием «рыжий!»

На масленицу в нашей гимназии устраивали литературно-музыкальное утро. К этому дню готовились заранее. Выбирали учеников, которые могут хорошо читать стихи, или играть на каком-нибудь инструменте. Гимназический хор разучивал новые песни. Нам всегда было очень весело в ожидании этого праздника. Всех нас заставляли читать стихи, и это бывало очень смешно! Некоторые читали так дурно, что и мы все, и сам учитель, не могли не хохотать. Удаляли одного, заставляли читать другого, и всем было очень весело.

Во время большой перемены входил в класс наш надзиратель и заявлял:

— Певчие, идите наверх!

И все участвовавшие в хоре стремглав бежали наверх, в гимназическую залу. Там уже собирались на репетицию, являлся наш регент со скрипкой, один из старших гимназистов садился к роялю, чтобы аккомпанировать. В ожидании начала урока мы бегали по залу и скользили по гладкому паркету. Но вот регент хлопает в ладоши и кричит: