Михаил Арцыбашев - Бунт

— Господи,— капризным страдающим голосом встретила она Сашу,— вас не дозовешься… Эта дура ничего не умеет… Я всю ночь не спала… Льду дайте… Поверните меня-а…

Ее слабый, нудный голос капризно звенел Саше в ухо, когда она, подсунув руки под странно тяжелое, вялое тело баронессы, поднимала его на подушки.

— Выше… еще… Господи, да больно же… еще…

От мокрой больным потом рубашки ее пахнуло в рот и лицо Саши тяжелым запахом. Простыни под ней сбились и были горячие, противные.

— Чаю хотите или молока принести?— спросила Саша, запыхавшись от усилий и поправляя разбившиеся волосы.

Баронесса не сразу ответила, в упор глядя на нее злыми от болезни, темными глазами.

— Молока?— повторила Саша.

— Ах, да конечно же! Вы же знаете, что я пью по утрам!— раздражительно ответила баронесса.

Саша промолчала и пошла за молоком.

«И ни чуточки мне ее не жаль,— подумала она о баронессе, сходя с лестницы:— она и здоровая, должно, такая же злая была…»

Первый день Саша жалела баронессу и ей казалось страшно и странно, что вот эта женщина больна, что у нее гниет тело и она скоро умрет, но тяжелая и противная забота возле нее скоро притупила это чувство, и, как те два седые мужика в белых фартуках, которые равнодушно протащили навстречу Саше белые носилки для кого-то умершего ночью, протащили, ругаясь между собой из-за какой-то простыни, Саша уже совершенно машинально ухаживала за больной, переворачивала ее, носила посуду, кормила, думая совсем не о ней, а о себе.

Молоко уже скипело и Саша пошла назад.

— Неужели вы не можете скорее… О, Госсподи,— чуть не скрежеща зубами, встретила ее баронесса, с ненавистью бесконечной зависти больного и несчастного человека к здоровому и счастливому тем.

— Чего уж скорее, — досадливо пробормотала Саша.

— Не смейте грубить мне! — взвизгнула баронесса.

Саша промолчала.

— Опять молоко… сколько раз кипело?

— Два.

— Неправда… врете… вскипятите еще раз.

— Да, ей-Богу, два,— улыбнулась Саша.

— А я говорю нет… как вы смеете спорить. Я говорю прокипятите еще раз…

Саша пошла вниз.

День понемногу рассветал, и в коридорах стало светло и тепло. Сквозь огромные окна полились целые потоки солнечных лучей, но больница не замечала их, наполненная своей тошной, тяжелой умирающей жизнью. И Саша не замечала этого света и тепла, делала тяжелое безрадостное дело, поднимала больных, кормила, давала лекарства, потом обедала внизу в подвальной столовой.

После обеда она поссорилась со своей больной.

— Дрянь!..— кричала баронесса, захлебываясь слезами и бессильной злостью.— Как вы смеете мне грубить! Вы знаете, кто я и кто вы!..

Саша испугалась и обиделась. С тех пор, как она ушла из публичного дома, никто не кричал на нее так, и ей уже казалось, что и никогда никто не будет ее ругать, что никто не имеет теперь на это права.

В этом резком крике ей вдруг послышались те же самые обиды, которыми осыпали ее в прошлой жизни, и ей показалось на мгновение, что она опять сидит на полу, закрываясь руками, а на голову и спину ее больно сыпятся удары «тетеньки».

И когда вдруг больная притихла, побледнела и, прищурив глаза, как-то хитро и упрямо толкнула ее костлявым и слабым кулаком в плечо, Саша сразу заплакала и, закрывая лицо руками ушла.

— Господи, Боже мой,— прошептала она:— хоть бы скорее вырваться в настоящую жизнь!.. Что ж это такое… Митенька, мой милый! Что ж ты…

И она сама не знала, чего ждала от него.

Так прошел день, тяжелый, скорбный, и скучный.

Совсем перед вечером сиделка пришла и позвала Сашу.

— Там вас спрашивают.— сказала она.

— Пришел! А я-то… глупая!— чуть не вскрикнула Саша и почти бегом, легкая и радостная, вся замирая от любви и ожидания чего-то невероятно радостного, светлого, побежала по коридору.

Семенов в худом длинном сюртуке, прорванном под мышками, и с шапкой в руках стоял в коридоре.

— Вы— Козодоева?— спросил он сердито, сердясь вовсе не на нее, а на увеличившуюся в этот день одышку и боль в груди.

— Я, — ответила Саша с размаху останавливаясь перед ним.

— Я к вам от Рославлева,— сказал Семенов.

— Ах, пожалуйста,— почему-то сказала Саша и покраснела.— Они не больны? — тревожно прибавила она.

— Нет, здоров… должно быть,— сердито ответил Семенов и закашлялся.

Саша молчала.

— Рославлев просил меня сказать вам, что он теперь уезжает и, вероятно, долго не будет… то есть не то, а просто… вот вам тут деньги, — сквозь кашель со злостью выкрикнул Семенов, не глядя на Сашу и доставая из кармана пакет, который он сам тщательно склеил утром,— и если вам тут не нравится, так он похлопочет… место в магазине портнихи, мадам Эльзы, что ли…