Михаил Арцыбашев - Бунт

И Дмитрию Николаевичу стало жаль, что у нее лицо померкло, и захотелось, чтобы у нее явилось то милое, опять наивно-восторженное выражение, с которым она его целовала.

— Ну, вот…— заторопился он,— теперь, значит, новая жизнь начнется. Вы тут, конечно, будете только пока, а там я устрою вас куда-нибудь.

И лицо Саши сразу посветлело, розовые губы открылись и глаза доверчиво поднялись к нему.

— Дмитрий Николаевич,— вдруг сказала она с каким-то проникновенным выражением:— верьте Богу, я не «такая…» и была «такая», а теперь нет… да и никогда я «такой» не была!

Дмитрий Николаевич удивленно посмотрел на нее:

— Да, конечно…— пробормотал он;— то есть, я не то хотел сказать, а я понимаю, и… верю я…

Он путался и мешался потому, что хорошо, до самой глубины, понял смысл Сашиных слов, и совершенно не мог им поверить.

— Козодоева!— сказала, опять выходя в коридор, сиделка.— Ваша баронесса уже плачет… идите…

И ушла, не глядя.

Саша встала. Она не поняла и даже почти не слышала его слов, так была вся душа ее поглощена тем великим для нее чувством, которое было в ней.

— Надо идти,— грустно сказала она.

— Какая там баронесса? — и радуясь перерыву и огорчаясь, спросил Дмитрий Николаевич, тоже вставая и с высоты своего богатырского роста глядя на ее потемневшее личико.

— Больная моя,— ответила Саша.— Капризная… страсть! Мочи с ней нет. Только вы не думайте, голубчик мой,— вдруг испугалась она,— я не то… я за ней хорошо смотрю… И хоть бы больше капризничала, пусть!

«Я потерплю», — опять покорно сказали ее глаза.

Они стояли друг против друга, точно не решаясь выговорить чего-то. В коридоре было полутемно, и они неясно видели глаза друг друга, но что-то росло и крепло между ними. Был один момент, который Саша помнила уже потом всю жизнь, но чего-то не хватило. Дмитрий Николаевич опустил глаза и сказал:

— Жаль… Ну, я потом приду… К вам, значит, всегда можно?

Саша вздохнула покорно, но грустно.

— Всегда… Прямо меня и спросите.

— Да я и сегодня спрашивал, а швейцар сказал, что у них такой нет.

Саша всплеснула руками.

— Ах, противный старичок какой! Я же ему сегодня сама говорила…

Саша растерялась и засмеялась своему смущению.

— Ну, надо идти,— сказала она и не уходила.

— А…— начал Дмитрий Николаевичи..

И опять, как раньше, что-то потянуло его, и губы его встретились с Сашиными, показавшимися ему какими-то необыкновенно вкусными.

Саша смотрела на него сверху, когда он медленно спускался с лестницы. Уже с нижней ступеньки он обернулся, увидел белую фигурку, прилепившуюся к прямым длинным перилам лестницы, и улыбнулся ей с внезапным порывом нежности и влюбленного восторга.

Когда Рославлев, все еще весь переполненный смутного, приятного и немного недоумевающего чувства, приехал домой и прямо прошел в свою комнату, в дверь к нему тихо постучалась и позвала его сестра.

— Митя! Можно к тебе?

Рославлев очень любил всех своих родных, сестру больше всех. Теперь когда было так весело и хорошо, видеть сестру доставило ему большое удовольствие.

— Можно, можно! — закричал он весело и нежно.— Входи, Нюня!

Нюня отворила дверь и вошла. Как всегда, что особенно умиляло брата, она была такая чистенькая и свеженькая, что вся комната как будто осветилась и наполнилась свежим, приятным запахом чистоты и молодости.

Но лицо у нее было нерешительное и смущенное.

— Что скажешь хорошего? — спросил Рославлев, застегивая тужурку. Хотя все они жили очень дружно, но были воспитаны более чем щепетильно и никто не позволял себе неаккуратности в костюме при матери и сестре.

Нюня села на кушетку и, подняв на брата смущенные, красивые глаза, заговорила с таким видом, что было видно, как долго и обдуманно она собиралась к нему.

— Митя, ты не сердись на меня, я хотела тебе сказать, хотя это, конечно, не мое дело, что папа так недоволен тобою, что я просто боюсь за ваши отношения,— деликатно смягчая значение своих слов, сказала она.

Рославлев сразу догадался в чем дело, и ему стало холодно, как будто его поймали в скверной и мальчишеской проделке. Он тупо стоял перед Нюней, не смея отвести глаз, и судорожно шевелил пальцами левой руки. И Нюня смотрела на него, и в ее глазах ясно выражались смущение и смутное тревожное любопытство. Она знала, что существуют дома терпимости и что их посещают все молодые люди, но никак не могла представить себе, что и брат тоже бывает там. Она была чистая девушка и даже боялась думать о таких сторонах жизни, но инстинкт тревожил ее, подсказывая то, что делал брат, и что-то смутно и интересно волновалось в ней.