Вадим Скирда: Опус в красном

- Проси.

Подают плоть.

- Вам как обычно, или чего особенного прикажете? Позабористей? Вы же знаете, постоянным клиентам у нас скидки...

- Уж прикажу, пожалуй...

Приказ следует незамедлительно.

Вообразите (не слышал ничего чуднее): представилось ему, будто бы плоть есть состарившийся свет. Натурально, седенький и впавший в младенчество престарелый Бог. Кряхтящий, с варикозом вен, ожирением и отложением солей в суставах. И будто бы мир наш как раз и приютился в одном из таких эпицентров его застарелой боли. Но в силу своего маразма не осознаёт того.

Плоть разрубают надвое.

Детский восторг при виде крови сменяется животным влечением. Плоть обретает форму. А это уже значительный фактор. Горка мышц, округлостей и выпукло-вогнутостей. Наваждение не отпускает. Гермафродит не желает раздваиваться. Тонкий алхимический символ оборачивается гнусной анатомической аномалией в виде женского организма с мужским естеством. Мир отброшенных теней не терпит неосторожности.

Плоть всё больше становится плотью.

Мир может гордиться собой. Теперь с ним не поспоришь, решения принимаются в одностороннем порядке - престарелое божество - неважный парламентарий. Заклинания исчерпываются лишь перечислением гипотетических достоинств заклинаемого, банальная лесть ныне в чести, иной раз сворачивает порядочные горы...

- ...И что ты хочешь этим сказать? - обрушивает представление Киновиарх.

- Мир утрачивает свои магические свойства, - мне отчего-то становится грустно.

- Неужели тебе есть до него дело?

- А отчего же ему не быть? С каждым оборотом веретена исчезает что-то неповторимое, какая-то невосполнимая часть мирового магистерия... Всё меньше он начинает тебя слушаться, а то и не принимает вовсе. Вот ты, например.

- А что я? Магия - она от лукавого.

- А от кого же тогда разлюбезная твоя вера? Много ли Бога уместилось в тебе?

- Порядочно. Но я его не разглашаю и другим не советую. Кстати - не унывай - многое ведь и созидается.

- Вот спасибо, утешил, - если бы у меня были уста, то они всенепременно изобразили бы кривую усмешку, - да только разгласителей полно. Куда мы катимся!

- Здрасьте! Кто здесь из нас "кармический детектив"? Тут тебе и карты в руки, ведь припёрся же какого-то чёрта. Не иначе как за расхитителем очередным пожаловал. Но - не по адресу, извиняйте. Так, что там у нас дальше?

- Гордыня, если позволите.

- Как же, вам запретишь...

- Ну вот и чудненько! - на этот раз мой черёд праздновать локальную победу.

Подают гордыню.

Юный царь во главе своей потешной флотилии. Живописное лесное озерцо. Парящуюся водную гладь величаво взрезают пятёрка парусных лодей, но, вследствие катастрофического отсутствия какого бы то ни было движения воздуха, на весельном ходу. Будущий император негодует. Белёсые холщовые паруса болтаются на реях как использованные всё той же воздушной стихией презервативы. Ветер его подвёл, подставил, как Кролика Роджера. Ловя смущённые улыбки придворных дам, прогуливающихся тут же в парке на берегу и ловко прячущих румянец за пышными веерами, монарх металлической тростью нещадно полосует спины бедных гребцов, пытаясь хоть как-то восполнить отсутствие тяги. Его тщетные усилия не проходят даром - флотилия набирает ходу, но водоём не настолько велик, чтобы обеспечить сумасбродный манёвр заигравшегося дитяти. Передняя лодья беспомощно тыкается носом в камыши, поднимая на крыло сонную ватагу сизых уток. Царь вместе со своим воеводой не удерживает равновесия и больно ударяется о мачту. Крепостные гребцы - кто с рассечённой бровью, кто со значительными кровоподтёками на спине - выпускают из рук вёсла от неожиданности, тем самым вызывая ещё большее негодование хозяина. Один из них не выдерживает и теряет сознание, пена струится из уголков его перекошенного рта. Но ни у кого нет и тени ненависти или презрения к своему истязателю, куда там - исключительно во всём виноват проклятущий ветер. Единое сумеречное, иступлённое желание на всех, включая самого царя: "Ветерку бы! И где он якшается, паскуда!" Проходят томительные мгновения, и перья на аляповатых шляпках королевских фрейлин приходят в хаотическое движение, а вслед за ними оживают, возомнившие себя, очевидно, фоками и гротами океанского фрегата и нанизанные на лодейные мачты, кондомы. Верхушки деревьев стоически клонятся к земле, предвещая скорую расправу в виде надвигающейся грозы. Ещё секунду назад отчаянно проклинаемый, а ныне столь же истово приветствуемый ветер, возвращается. Но нужен ли он теперь здесь? Внимание насытившегося триумфом собственной гордыни монарха уже принадлежит вовсе не ему, а одной из смазливых девиц, кокетливо одёргивающей подолы своих необъятных юбок...