Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты

В одно утро он лежал, положив ноги на столе, с раскрытым романом, но погруженный в [2866]этот тяжелый, безвыходный ход мысли, всё повертывая и повертывая этот свинтившийся винт мысли, всё так же повертывавшийся и ничего не захватывавший. Благовещенский сидел в уголке и Pierre смотрел на его чистенькую фигуру, как смотрят на угол печи.

«Ничего не найдешь, ничего не придумаешь», говорил себе Pierre. «Всё гадко, всё глупо, всё навыворот. Всё, из чего бьются люди, гроша не стоит. А знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это — высшая степень человеческой премудрости. Не глупа эта аллегория [?] о невозможности вкушения плода с древа познания добра и зла», [2867]думал он.

— Захар Никодимыч! — обратился он к Благовещенскому, — когда вас учили в семинарии, как вам объясняли значение древа познания добра и зла?

— Уж это я забыл, ваше сиятельство, но профессор был великого [?] ума...

— Ну, расскажите... — но в это время в передней послышался голос камердинера Pierr’a, не впускающего кого то, и тихий, но [2868]твердый голос посетителя, говоривший:

— Ничего, мой друг, граф меня не выгонит и будет тебе благодарен за то, что ты впустил меня.

— Затворите, затворите дверь! — закричал Pierre, но дверь отворилась и в комнату вошел [2869]невысокого роста, худой, старый человек в парике и пудре, чулках и башмаках, с белыми, седыми бровями, особенно резко отделявшимися на его [2870]чистом, старческом лице. [2871]В приемах человека этого была приятная уверенность, учтивость человека высшего света.

Пьер растерянно вскочил с дивана и с неловкой улыбкой вопросительно обратился к [2872]старику. [2873]Старик, печально улыбнувшись Пьеру, [2874]оглянул беспорядочную комнату и тихим ровным голосом назвал свою [2875]русскую, известную Pierr’y фамилию, объяснив, что он имеет переговорить с ним с глазу на глаз. При этом он взглянул на Благовещенского так, как глядят только люди, имеющие власть. Когда Благовещенский вышел, старик сел подле Pierr'a и долго, пристально, ласкающим взглядом, молча посмотрел ему в глаза. [2876]

Вокруг Pierr’a были разбросаны на полу и стульях бумаги, книги и платья. На столе валялись остатки завтрака и чая. Сам Pierre был неумытый, небритый и взлохмаченный, в грязном халате. Старичок был так чисто выбрит, так облегал высокий жабо его шею, так обрамлял пудренный парик его лицо, чулки его сухие ноги, что он, казалось, не мог быть иным.

— М-r le comte, — сказал он удивленно глядящему на него и испуганно запахивающему свой халат Pierr’y. — Несмотря на ваше, совершенно законное удивление видеть меня, незнакомого, у вас, я должен был утрудить вас. И ежели вам угодно будет дать мне короткую аудиенцию, вы узнаете, в чем дело.

Пьер почему то с невольным уважением вопросительно смотрел через очки на старика и молчал.

— Слышали ли вы, граф, про братство вольных каменщиков? — сказал старичок. — Я имею счастие принадлежать к ним [2877]и братья мои предписали мне притти к вам. Вы меня не знаете, но мы знаем вас. Вы любите бога, то есть истину, и любите добро, то есть ближнего, братьев своих и вы в несчастии, унынии и горе. Вы в заблуждении и мы пришли помочь вам, открыть вам глаза и вывести на путь, который ведет к вратам обновленного Эдема.

— Ах да, — с виновной улыбкою сказал Пьер, [2878]— очень вам благодарен... я... — Pierre не знал, что ему сказать, но лицо и речи старичка успокоительно приятно действовали на него. Лицо старичка, оживившееся и принявшее оживленное выражение в то время, как он начал говорить о каменщичестве, опять стало холодно и сдержанно учтиво.

— Очень благодарен... но оставьте меня в покое, — сказал старичок, по своему доканчивая фразу Pierr’a. Он улыбнулся и вздохнул, [2879]своим твердым, полным жизни взглядом упорно глядя в растерянные глаза Пьера, и странно: Пьер в этом взгляде почувствовал надежду на успокоение. Он чувствовал, что для этого старичка мир не был безобразною толпою, не освещенный светом истины, но, напротив, стройным и величественным целым. [2880]

— Ах, нет, совсем нет, — сказал Pierre. — Напротив, я только боюсь, что насколько я слышал и читал о масонстве, что я очень далек от понимания его.

— Не бойтесь, брат мой, бойтесь одного всемогущего творца. Говорите прямо все свои мысли и сомнения, — сказал старичок спокойно и строго, опять покидая тон учтивости и входя в тон одушевления. — Никто один не может достигнуть до истины, только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений от праотца Адама и до нашего времени воздвигается храм Соломона, который должен быть достойным жилищем великого бога. Ежели я знаю что-нибудь, ежели я дерзаю, сам ничтожный раб, приходить на помощь ближнему, то только оттого, что [я] есть составная часть великого целого, что я есмь звено невидимой цепи, начало которой пропадает в небесах.