Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты

— Подлость, низости, обман, — говорила она, — и от кого? Кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, интриг, зависти, подозрений — я ничего не видала в этом доме, за всю мою любовь и самоотвержение и теперь [1387]бог знает для какого нибудь... Она замолчала от негодованья.

— Но было ли завещание? Знаете ли вы про него?

— Ах, не говорите! — Княжна остановилась, прислушиваясь.

— Но какие гадости тут были, надо знать, — продолжала она,— ему наговорили бог знает что об нас, об Sophie, [1388]он призывал духовника и написал эту гадкую бумагу, [1389]но он сам потом говорил, что уничтожил ее.

— Но так ли это? — спросил князь. — Этого никто не знает, и ежели бумага эта забыта, то вы лишитесь всего. — Княжна слушала молча, устремив злые глаза на князя.

— Еще есть время. [1390]Ты пойми, Катишь, что одно мое желание... иначе бы я не уважал себя, и не говорил бы этого вам, зная тебя, милая Катишь, и твое сердце.

— Что мое сердце, — нетерпеливо сказала Катишь. — Аннушка, дай мне воды.

— Одно мое желание, — продолжал князь, — исполнить последнюю волю [1391]его, облегчить его последние минуты, не дать ему умереть с мыслью, что он сделал несправедливости и сделал несчастными тех людей...

— Тех людей, которые всем пожертвовали для него, чего он никогда не умел ценить, — подхватила княжна. [1392]

— Вот он. И знаете ли вы, mon cousin, кто всему виной, — прокричала она с нескрываемой злобой. — Это та ваша Анна Михайловна, которая нынче такой кошечкой прикидывалась и обещалась приехать. Эта гадкая шлюха, мерзавка, воровка. [1393]Ах, я так ненавижу эту подлую тварь, что своими руками вытолкала бы ее отсюда. Чего ей нужно?... Это она насплетничала тогда графу на Sophie, когда он написал эту несправедливую, гадкую бумагу.

— Как же вы прежде не сказали мне? — с упреком сказал князь. [1394]

— Всё равно. Я не позволю играть с собой.

— Ecoutez, Catiche, [1395]— сказал князь Василий, слегка улыбаясь. [1396]— Au nom du ciel n'oubliez pas dans votre juste courroux, n'oubliez pas le decorum que nous devons conserver vis-à-vis de cet individu. Le comte a demandé à le voir, dans un moment de délire peut être; il a fait un testament en sa faveur, nous devons être affables envers lui, n'oubliez pas l'envie à mille yeux qui nous regarde toujours. Nous devons agir... [1397]

— Так я говорил, — продолжал уже непридворный князь Василий, с перепрыгивающими щеками, — время терять нельзя, может сутки, а может только час остается нам, можно и должно найти это завещание, ежели оно есть, ежели оно не отдано князю Салтыкову, чего я тоже боюсь, нужно отыскать эту бумагу и спросить графа, не желает ли он ее уничтожить, не желает ли он перед смертью ее уничтожить, — повторил князь Василий, хватая руку княжны и крепко, до боли притягивая ее книзу, и значительно глядя ей в глаза. Княжна что то хотела ответить, но он перебил ее.

— Это ничего не значит, — сказал он, — ежели он не может говорить, он знаками может показать, что желает уничтожить это завещание. [1398]

Княжна подумала. — Я знаю теперь. Теперь я всё поняла. [1399]Ну как не презирать людей после этого, mon cousin. Как не сказать, что только там за гранью[?] будет добродетель и справедливость.

— Я бы только желал, чтобы ты ценила меня так же, как я ценю твою дружбу и твое доброе, прекрасное сердце, — сказал князь. <���Через несколько минут он, а за ним и княжна, вошли в комнату, где Pierre, ожидая зова, прислушивался к тихим разговорам, происходившим вокруг его, и всё смотрел на страшную дверь, изредка отворявшуюся.>

< [1400]Pierre сидел в скромной позе, которую он считал приличною важности обстоятельств, и большое, толстое тело его было похоже наивностью своей на позы египетских статуй, с симметрично вытянутыми на коленках руками. Невольно однако он прислушивался к шепотливому говору кругом него. [1401]

— Как вы скажете, батюшка, — шептала неизвестная дама священнику, — ежели была глухая исповедь, то больного всетаки можно особоровать? Великое дело это таинство, батюшка, неправда ли?

— Конечно, — ударяя на «о», сказал старичек монах. Молодой расчесанный священник словоохотливо придвинулся к даме.

— Соборование, матушка, может принять всякий, кто чувствует себя достойным. Конечно, необходимо принять наперед причастие.

— А, говорят, великое облегчение чувствуют больные, — продолжала дама, с любопытством глядя на обоих священников, как будто не имея определенного мнения об этом предмете и желая только слышать мнение людей, на опыте узнавших это дело.>

— Конечно, — говорил старичек. [1402]Старичек имел вид человека обиженного и недовольного. Он сухой, с короткими пальцами, чистой, старческой рукой проводил по своей лысине, через которую пролегали только две или три пряди полу-седых волос.