Олег Слободчиков - Нечисть

По-людски поклонившись кресту, я перебрел речку, удивляясь своей памяти. Бабушка много чего говорила мне, малолетку. Я ее чаще всего не понимал, да и слушал вполуха. Но ведь вспомнил же, когда понадобилось.

На моем крыльце стояла кринка, накрытая чистым блюдцем. Рядом с ней по-хозяйски сидел кот. из-за угла нежилого дома выглядывал волк, уважаемый мною зверь, живущий на свой независимый манер. Я тихонько "укнул" по-волчьи, приветствуя гостя. Кот сорвался с места и сиганул на крышу дома, тот, кого я принял за волка, упал на брюхо, обмочился и, по-собачьи завизжав, бросился к морю. Из-под моего крыльца выскочил вдруг облезлый пес с настороженными глазами и, поджимая хвост так, что спина его выгибалась колесом, сиганул в лес.

Довольный устроенным переполохом, я взял кринку и вошел в дом. Кот, озираясь, цепляясь когтями за дверной косяк, спустился на крыльцо и шмыгнул за печь. Но едва молочный дух заструился по дому, усы его затрепетали, задергались и он заорал дурным голосом. У меня даже в ушах зазвенело от его воплей. Возмущенный таким напором, я пришел в ярость, как это принято у нечисти на болотах, схватил кота за шкирку и так ловко пнул под зад, что он вылетел точно в дверь, приземлился в крапиве, смиренно вернулся в дом, пристойно сел возле печки и, не мигая, стал буравить меня взглядом, взывая к человечьим чувствам сострадания. Я поворчал для оправдания своей вспыльчивости и налил ему молока в консервную банку.

Топорща упругие усы, кот неторопливо вылакал молоко, потянулся и зевнул. Я же взял веник, обмахнул паутину со стен и потолка, вымел мусор к порогу, подняв облако пыли. Затем нашел сношенную до дыр папашину портянку, намочил ее в речке и принялся мыть пол. Кот лежал на кровати, щурился от оседавшей пыли, чихал и всем своим видом показывал, что достойно претерпевает жизненные невзгоды. Я протер окна, засиженную мухами электрическую лампочку, которая когда-то, в далеком далеке моего детства, освещала дом темными вечерами; встав на койку, потянулся с мокрой тряпкой к образу, почерневшему от многолетнего стояния, от дыма и копоти жилья, но едва коснулся - меня так тряхнуло, будто я сунул пальцы в розетку в те времена, когда в деревне еще было электричество.

Я пришел в себя, сидя на старом, стертом тесовом полу. Струились солнечные лучи, вливаясь в дом сквозь промытые окна. В них неторопливо кружились пылинки. Печаль оседала под сердцем: не так-то просто оставаться человеком, даже если родился им, стать человеком и того трудней. Я должен быть терпелив, спокоен и добродушен, я должен платить добром за добро, не мстить близким, не принимать союза со злом и плохо о людях не думать. Я должен первым приветствовать старших и вовремя отдавать долги, о чем, правда, частенько забывал мой папаша - сын подлинных людей, потомок первостроителей дороги.

Я чихнул. Стало легче. Из окна видна была железнодорожная насыпь. Возле нее старушка, та, что заходила ко мне, колола толстые чурки преогромным топором. При каждом ударе она отрывалась от земли на пару вершков и забавно болтала в воздухе ногами. Старик с красным носом сидел на лавке и наблюдал, как старушку мотает на топорище. Возле него лежал пес, издали похожий на волка.

Я закончил приборку, погладил кота, который вытянулся, шаловливо запустил в одеяло когти и запел о том, как хорошо быть котом и жить на берегу моря. Пел он об одном и том же, и этому не предвиделось конца. "Тебя не переслушаешь!"

Я встал, к его неудовольствию, и отправился для человеческого поступка: чтобы помочь старушке наколоть дров.

Старик все так же сидел на лавке. Его пес мирно взглянул на меня плутоватыми скотскими глазами и вильнул куцым обрубком хвоста, оскорбляя все волчье племя своей внешней схожестью с ним. Старик по-свойски схватил меня за штанину и приглушенно пробормотал:

- Ты старой дрова не коли... Ну ее.

Я взглянул на него удивленно, хотел шагнуть дальше, но он опять удержал меня.

- Если делать нече - у меня вон их сколь! - кивнул за забор, где кучей лежал сухостой и хворост из леса.

- Люди в первую очередь помогают старушкам! - сказал я важно и прошел мимо. - А ну-ка, бабуля!.. - подхватил чурку с застрявшим в ней топором, которую она силилась бросить через плечо.

Старушка смущенно постояла рядом и, мучимая бездельем, убежала в дом. Едва я расколол последнюю чурку и сложил поленницу, она выскочила из двери с миской куриных яиц. Старик печально взглянул на яйца, повел глазами на старушку, заметавшую щепки к забору, и заканючил, безнадежно закатывая глаза: