Олег Слободчиков - Нечисть

Мать, визжа как свинья под ножом, стала швыряться в меня грязью, кричать, пуская слюни по ветру:

- Ты на морду-то свою поганую сквозь лужу глянь: среди людей таких длиннющих носов отродясь не водилось!

У нечисти искони так: родные да близкие - самые ярые враги. Своей поганой частью крови я понимал их: не меня осуждали - себя спасали от свободного мнения и болотных сплетен. Человечьей половиной крови мне их было даже жаль.

Новый порыв ветра зашелестел листвой чахлых берез, пригнул травы на кочках, рябью пробежал по тухлой воде. Я прочистил на всех орущих свой нос, распухший от чрезмерного нюханья мухомора, и, как настоящий человек, не отвечая на поносные слова, зашагал к морю, чертыхаясь, чавкая грязью, спотыкаясь о коренья.

Сплетничали поганые, что смолоду мать моя слюбилась с охотником, промышлявшим на болотах. Ни утопить его, ни удавить, как это в обычае у нечисти, силенок не хватило, и потому всю дальнейшую свою жизнь она сохла от неразделенной любви, лечась болотными грязями. Если иногда и смотрела на меня мать, так только на нос, прикидывая с тоской и печалью: мол, будет ли когда-нибудь отдача от ублюдка - неизвестно, а неудобства от него налицо. И потому родился я хотя и от уважаемой среди нечисти порочной связи, но при том, как водится, ни болоту, ни людям ненужный. И только мать моего отца светлая старушка - всегда жалостливо привечала меня, стараясь сделать человеком.

Я выполз из болот на сухой, заросший деревьями берег и всей своей поганенькой душонкой почувствовал, как живой и чистый лес входит в нее, усмиряя страсти. Только что меня выворачивало от ненависти к оставленной родне, к болоту и ко всем его обитателям, но вот уже шум ветра в высоких кронах отвлек меня, а пряный дух хвои успокоил. "И чего я так осерчал? думалось с удивлением. - Пусть живут как им хочется, лишь бы мне не мешали".

Весело щебетали чистенькие, опрятные пташки. Зеленая трава пахла летней свежестью. Я нехотя поднялся, сбросил со смердящего болотом тела все, что мог, стал мыться и стирать одежду в ледяном роднике. Холод воды обжигал, от стужи сводило пальцы. Зато потом я отогрелся на солнце и долго лежал, глядя в далекое синее небо. Нечисти, живущей одним днем и только ради удовольствий, никогда не понять этого чувства. Вершины сосен вдумчиво качались в вышине. Сквозь ветви деревьев золотыми прядями струилось солнце.

В траве, прямо возле моего носа, виднелись черные угольки заросшего кострища. Может быть, здесь когда-то сидел мой отец-охотник и думал: а стоит ли идти в болото? Как ни был равнодушен он к моему появлению на свет, но, в отличие от прочей нечисти, отец у меня был. И у него тоже был отец. Понимание связи между всеми нами и шум листвы над головой придавали и прожитому мигу, и угольку в траве, и мне самому какой-то странный и высокий смысл, позволявший спокойно думать о прошлом и будущем, - чего больше всего боится нечисть.

Здесь было хорошо, так хорошо, что и хотеться-то было нечему: на болоте дорого стоит такое удовольствие - лежи и наслаждайся. Но по-людски уж если куда пошел, то надо идти до конца, или возвратишься вспять. Я с досадой подумал, что, не успев стать человеком, уже связан всякими правилами и не совсем приятным понятием "надо", неслыханным среди нечисти. Но было надо... Я надел просохшую одежду и пошел дальше. Вскоре под ногами стала угадываться давно не хоженная тропа.

Вот завиднелись тесовые крыши среди деревьев, ярче засияло солнце; указывая на близость воды, стал резче и свежей воздух. Если прислушаться, то можно было уловить среди шума деревьев песнь набегающей на берег волны. И звучала она полузабытой мелодией моих детских снов, увиденных здесь, в этой самой деревушке.

Я вышел из леса, и лес, цепляясь ветвями, травой и запахами, неохотно выпустил меня.

Всего семь рубленых домов стояли возле устья таежной речки, впадающей в море. Один дом был брошен хозяевами и догнивал на листвяжных колодах, обиженно распахнув раскосые дыры окон. Другой, знакомый мне с малолетства, но какой-то осунувшийся и почерневший, был подперт ржавой лопатой. Сквозь щели омытого дождями крыльца буйно лезла крапива. К стенам подбирался зеленый молодой кустарник.

Отбросив в сторону лопату, сминая болотными сапогами крапиву, я тихо раскрыл дверь и переступил порог. В лицо пахнуло сыростью и нежитью. Сквозь запыленные окна сочился унылый свет. В углу покосился почерневший образок. У стены стояла застеленная одеялом кровать. На печи чернели чугунки. При всей скромности жилья в доме было все, что нужно для человеческой жизни. Не было только людей.