Василий Брусянин - Кладбищенские люди

Повернув в боковую аллею, он всё всматривался по сторонам, приостанавливался и опять шёл вперёд. Иногда наклонялся над могильными памятниками и крестами и читал надписи — и опять шёл вперёд и осматривался. Особенное внимание он останавливал на крестах.

— Могилу своей невесты ищет! — сострил Лёша и нехорошо усмехнулся.

— А, может быть, отца, матери или сестры, — сказал я, желая смягчить шутку друга.

Мне всегда жаль тех людей, которые появляются у нас на кладбище, ходят около могил и ищут крест или памятник на дорогом холмике. Что-то жалкое в живых людях, когда они ищут утешения среди мёртвых!..

А неизвестный, между тем, всё ходил по кладбищу и искал какую-то могилу. Судя по его движениям, можно было догадаться, что он запомнил участок кладбища, где погребён кто-то, ему близкий, но он не мог отыскать нужную могилку.

Молодой, красивый, здоровый, в каком-то нездешнем пальто и нездешней шляпе, он затронул моё любопытство, и я не мог оторвать от него глаз.

— Пойдём, Лёша, посмотрим, какую могилку он ищет, — предложил я.

— Вишь, нашёл!.. Чего ходить-то?.. Нашёл и шляпу снял, перекрестился…

— Вовсе не перекрестился… Очки на носу поправил…

— Очки… Разве не видишь, что перекрестился?..

Мы с Лёшей заспорили и пошли в сторону неизвестного.

— Все люди на могилках крестятся, а ты — очки, — оспаривал Лёша.

Неизвестный, действительно, сошёл с аллеи в сторону, снял шляпу и опустился на скамью… наверное, на скамью, а, может быть, и прямо на соседнюю могилу. Уставившись печальными слезящимися глазами в «дорогую» могилку, люди часто садятся на соседние «чужие» могилы как на скамью. Придут к своему близкому, а садятся на чужие могилы!.. Меня всегда сердила эта небрежность людская. Странные люди!..

Неизвестный сидел на скамье за старой оградой. Могилка была обложена дёрном, но без цветов. Старая, забытая могилка. И крест на ней стоял ветхий, покосившийся, и жестяная дощечка на кресте стёрлась, слиняла и заржавела, — и чуть заметно темнела на ней какая-то надпись.

Тихий ветерок ясного летнего дня пошевеливал тёмные пряди волос головы неизвестного, а он, задумавшись, сидел, скрестив на груди руки, и смотрел куда-то вниз на могилку… На носу его поблёскивало золотое пенсне с тёмным толстым шнуром, прицепленным к петлице пиджака.

Мы прошли недалеко от неизвестного, но он нас не заметил: так велика была его печаль о близком. Мы прошли за высокую новую ограду купца Лудейникова. В этой ограде густо разрослась бузина, и частая листва кустов скрыла нас от неизвестного. Мы смотрели на его красивое, задумчивое лицо, и безмолвные и подавленные какой-то новой грустью, боялись пошевельнуться… Вот неизвестный снял пенсне и отёр платком глаза… Мы с Лёшей глубоко вздохнули, храня молчание… Есть что-то глубоко-скорбное в скупых, сдержанных слезах, когда этих слёз хватает только на то, чтобы оросить ресницы.

— Пойдём тихонько… Пусть он плачет один, — сказал Лёша.

И мы пошли…

— Дети! Дети! — вдруг окрикнул нас неизвестный.

Мы остановились, глядя в его сторону.

— Дети! — повторил он и встал и, всмотревшись в нас близорукими глазами, добавил. — Господа, не могу ли я попросить вас зайти сюда?

Нерешительно, но мы пошли на его зов.

— Пожалуйста, господа, на минутку…

Он вышел из ограды и медленно двигался нам навстречу. Протянул руку, здороваясь, и негромко назвал себя.

— Вы, наверно, здешние, кладбищенские? — спросил он, одевая шляпу. — Я хотел бы обратить ваше внимание вот на эту могилку… Идёмте-ка.

Мы вошли за ним в ограду забытой, заросшей бурьяном могилы с ветхим крестом, стояли у входа и молчали как в гостях, когда не знаешь, как примет таинственный хозяин.

Неизвестный посмотрел на нас пугающим взглядом, поднял кверху руку и быстро заговорил:

— Здесь схоронен мой друг, поэт Иван Великорецкий… Он был поэт… Ему было только двадцать лет, когда он умер.

Неизвестный снова опустился на скамью, как будто память о друге давила его к земле. Вот он опять провёл рукой по лицу как будто с желанием убедиться — тут ли оно, его лицо. И продолжал:

— Ровно десять лет назад мы с ним путешествовали по Волге… Тогда студентами мы были… Он простудился на пароходе, заболел тифом… Нас обоих осадили с парохода в ваш город. В больнице на моих руках он умер…

Он провёл рукой по лицу и продолжал прерывающимся голосом и тяжело дыша:

— И вот, я схоронил его здесь, на чужом кладбище чужого города. Мы никогда с ним не были в вашем городе. А вот судьба привела, — и он умер здесь, на чужбине… У него никогда не было родных, он был один… И в своих стихах он пел об одиночестве…