Василий Брусянин: На поле жизни

Маня и Серафима Гундобина относились к Аннушке свысока, Надька Новгородская и Маша Маленькая часто сердили её своими выходками и насмешками, и только одна Худышка дружила с вдовой чернорабочего.

Среди больных, помещавшихся в одиннадцатой палате, особняком держались две девушки, койки которых стояли у окон, выходивших в больничный сад.

До появления в больнице обе они работали на табачной фабрике Лаферм и выбыли из папиросниц почти одновременно.

Одну из папиросниц, высокую стройную брюнетку лет 20, звали Сашей Мировой. Она имела длинную тёмную косу, на которую обратили внимание все женщины, находившиеся в больнице, и Мирова щеголяла своей косой на зависть многим. Лицо её нельзя было назвать красивым, но в нём было что-то, приковывавшее внимание: резко очерченные тёмные брови, тёмно-карие глаза, немного ввалившиеся бледные щёки, острый подбородок и тонкие губы с какими-то особенно характерными складками около углов.

Её подруга Михайлина Скач была блондинка, одних с нею лет. Белобрысые пышные волосы оттеняли её белое пухлое личико с чуть заметными светлыми бровями. Всё лицо, а особенно около вздёрнутого носа, было покрыто веснушками, светло-голубые глаза казались иногда совершенно бесцветными, и только пухлые и алые губы придавали лицу Михайлины какую-то свою, особенную прелесть. Таких женщин мужчины называют чувственными, но редко отличаются к ним постоянством.

Михайлина Скач и Саша Мирова были большими друзьями и чаще всего беседовали вдвоём, сидя на своих койках или прогуливаясь по больничному коридору. Иногда Михайлина изменяла двойственному союзу и примыкала к компании Надьки Новгородской и Маши Маленькой. Особенную симпатию они питали к последней, выслушивая рассказы о их весёлой уличной жизни. Маша Маленькая и Михайлина любили говорить о платьях и о шляпках с цветами и лентами.

Надька Новгородская недолюбливала папиросниц, и, когда они уединялись и беседовали о своих фабричных делах, она громко через всю комнату кричала:

— Ну, сошлись опять!.. «Бабочки»! «Зефирчики»!.. Идите, черти, к нам!..

Папиросницы добродушно выслушивали Надежду и иногда примыкали к её шумному кружку.

— Что вы там сизые голубки воркуете!?.

— А ты что как ворона каркаешь!? — сдвинув брови, возражала ей Михайлина. — Привыкла ты орать во всё своё большое горло, и ничего в этом хорошего нет!

— А что хорошего в шипении?.. Заберётесь в угол да и шипите…

Иногда беседа, начавшаяся добродушными насмешками, кончалась спором, и спорщицы расходились почти врагами. Все ссоры между больными одиннадцатой палаты носили такой характер, что им нельзя было придавать какое-либо серьёзное значение: так и казалось, что спорят эти люди только потому, что им скучно, что порою им не о чем говорить, так как уже всё давно переговорено.

За самую скромную из всех больных слыла Серафима Гундобина, что немногим из обитательниц одиннадцатой палаты нравилось. Бойкая Надька Новгородская чаще других посмеивалась над нею и как-то раз со злобной усмешкой сказала:

— И когда ты, Сирочка, перестанешь быть красной девицей? Сидишь — глазами моргаешь, говоришь — глаза опускаешь… Верно, строга у вас в заведении-то Прасковья Ивановна?..

— Ехидная, страшная! — ответила за Гундобину Маня. — Если бы не содержание да не гости, давно бы мы с Серафимой в другое место перешли…

— То-то вы носы-то и задираете! — с усмешкой заметила из своего тёмного угла «Худышка», но на её замечание никто не обратил внимание.

— У нас строго, но хорошо, — продолжала прежним тоном Маня, — туалеты хорошие, обед вкусный — рябчиками по праздникам кормят и пирожное дают… Опять же, какая музыка по вечерам играет! Какие танцы у нас танцуют: Pas de quatre, Chaconne, Венгерку!.. А какие кавалеры у нас бывают — знатные, богатые, ловкие… Иной раз приедут офицеры — гвардейцы или пажи — chic!..

Надька Новгородская вскочила с койки, щёлкнула пальцами правой руки и пропела:

К ней присоединилась Аннушка, и они вдвоём не очень стройно закончили:

Все присутствующие в одиннадцатой палате громко захохотали, и их заразительный хохот слышался минут пять…

— Да-а… В хорошем заведении хорошо жить, — вздохнув проговорила Аннушка, покуда хохот прекратился. — А вот у нас, — после паузы продолжала она, — всё больше так голь несчастная в гостях бывает: приказчики, солдаты, чернорабочие…