Василий Брусянин - Певучая гитара

— А как же те, что без чинов живут? Те совсем ничего не значат? — спросил я, вспомнив, что за мною ничего такого не значится.

Он задумался, посмотрел на меня и промолчал.

— Кто знает… может быть, что-нибудь и не так в наших разговорах, — разрешила рассуждения Евлампия Егоровна и принялась убирать со стола.

Мы помолчали.

— А вы на гитаре не играете? — спросил меня Иван Тимофеич.

— Нет.

— А вот я купил гитару и самоучитель… Только никак не могу выучиться по нотам, а так две-три песенки кое-как играю… А вон, говорят, Игнатий Николаич Савин хорошо играет… Страсть, говорят, как хорошо играет! Не удалось только мне его слышать-то…

— Вы уроки бы взяли, — посоветовал я.

— Ну, где там ещё уроки! Так уж, верно, пальцы не так устроены…

Он посмотрел на свои худые костлявые пальцы, сжал их в кулак, поднося ближе к глазам, потом снова выпрямил их и посмотрел на ладонь. После этого он принялся грызть ноготь…

— Когда-нибудь надо взять урок… Может быть, тут самую малость и выучиться-то надо: ладонь научиться прикладывать к грифу, как следует, или пальцами научиться прижимать струны…

Он смолк и задумался.

Иногда я, действительно, слышал игру Ивана Тимофеича на гитаре, особенно по вечерам, когда всё в нашей квартире замрёт, и долгие часы затишья кажутся унылыми и навевающими тоску. Иван Тимофеич играет всегда что-то нудное и скучное…

Мы встали, поблагодарили появившуюся хозяйку за обед и вышли в коридор.

— Может быть, вы хотите посмотреть мою гитару, — начал Иван Тимофеич, когда мы дошли до такой точки коридора, откуда надо было разойтись по своим комнатам: ему направо, мне налево.

Мне показалось, что не гитара — настоящая причина, почему он предложил мне зайти к нему. Из встречи за обедом я понял, как он рад познакомиться с ближайшим соседом; я подозревал даже, что и разговор о петербуржцах, не охотниках на знакомство, завёл он, поддавшись потребности высказать нечто наболевшее в его одинокой душе.

Я высказал желание посмотреть гитару, и мы вошли в его тёмную комнату. Усевшись на кровать с гитарой, он долго что-то вертел колки, ударяя то в одну, то в другую из струн, потом опять принимался за колки и, настроив инструмент, вручил его мне, говоря:

— Посмотрите, какая она хорошая… Доска нижняя немного со щёлкой, но, говорят, от этого гитара делается лучше: певучей она, говорят, делается…

Я взял гитару, повертел её в руках, посмотрел на трещину, благодаря которой гитара стала певучей, и провёл пальцем по струнам, пробудив в инструменте нестройные звуки. Иван Тимофеич улыбнулся.

— Вы, верно, и в правду не играете, и гитаре-то у вас в руках не лежится, — заметил он, говоря о своём любимом инструменте как о живом существе.

Он взял у меня гитару, положил её так, как следует класть во время игры, и взял на струнах несколько аккордов. В комнате дрогнули звуки, стройные, но робкие и печальные. Я посмотрел ему в лицо. Оно было серьёзно и, как мне показалось, немного побледнело, черты его как будто разом обострились и стали строже, а глаза засветились, точно с них сняли какую-то матовую оболочку. Он ещё взял несколько аккордов, таких же грустных и робких, и уставился глазами куда-то в угол…

Аккорды смолкли. Иван Тимофеич как-то стремительно закурил папиросу и снова, попыхивая дымом, склонился над инструментом. Хозяйка внесла нам по стакану кофе с бисквитами и безмолвно удалилась, словно боясь нарушить молчание.

Иван Тимофеич наигрывал ту самую нудную песню, которую я уже не раз слышал, сидя у себя.

— Что это за песня? — спросил я его, когда он перестал играть.

— А я и сам не знаю… Пётр Евграфыч её играл… У нас чиновник такой был, он ещё родственником мне дальним приходился… Вот он и играл, и гитару-то эту я у его жены купил… Месяцев пять тому назад умер он…

Музыкант сильно затянулся папиросой и снова заиграл что-то новое, повеселее…

— А это что? — спросил я.

— Эх вы, не знаете!.. Это романс: «Лови, лови часы любви»… [1] Н. М. Коншин «Век юный, прелестный…». Прим. ред.

Он положил гитару на кровать и заметил с сокрушением в голосе:

— Плохо у меня выходит… Надо что-нибудь с пальцами сделать…

Мы принялись за кофе. Не докончив стакана и до половины, он вдруг снялся с места и, схватив гитару, уселся на стул, ближе ко мне.

— А вот эта песня у меня выходит… — аккомпанируя на гитаре, он негромко запел: