Николай Лейкин - В деревне

— Да что онъ въ умѣ, что ли? Или я ужъ самъ сошелъ съ ума?

— Не знаю, но мы такъ и думали, что четверть. Иначе съ какой же стати?..

— Ступайте вонъ…

У Клянчина отъ злости голосъ пересипъ и во рту показалась пѣна. Мужики не уходили.

— Да какъ же итти-то? Вѣдь насъ пятеро, а вы вдругъ двугривенный… Помилуйте, присылаете звать и вдругъ обсчитывать! говорили они. — Нешто это благородно? Нешто это по-господски? Дайте ужъ хоть на двѣ бутылки на пятерыхъ-то.

— Вотъ еще двугривенный — и чтобъ духу вашего больше здѣсь не было! бросилъ мужикамъ Клянчинъ деньги.

Тѣ деньги взяли, но не уходили и принялись ругаться. Кухарка стояла на крыльцѣ, подбоченившись, и съ злорадствомъ улыбалась на эту сцену. Клянчинъ, окончательно растерявшійся, не зналъ что дѣлать. Наконецъ онъ попробовалъ обратиться къ защитѣ мелочного лавочника и послалъ за нимъ няньку. Явившійся лавочникъ разогналъ мужиковъ.

— И охота вамъ, сударь, вязаться съ нашей деревенской гольтепой! сказалъ онъ въ видѣ наставленія. — Не безъ чего же я всю эту деревенскую шляющую команду со двора гоняю. Я вашу же милость берегу. Обращайтесь ко мнѣ въ лавку, коли вамъ что понадобится, и всякую вещу вамъ мои молодцы исполнятъ въ лучшемъ видѣ. Чуть что — прямо въ лавку… А мы въ книжку запишемъ и потомъ при расчетѣ чудесно… И намъ-то пріятно, да и для васъ спокойнѣе.

Клянчинъ слушалъ и тяжело дышалъ. Онъ былъ взбѣшенъ.

Переночевали и вторую ночь Клянчины въ деревнѣ на дачѣ. Вторая ночь проведена была уже при нѣкоторой домашней обстановкѣ. Спали на тюфякахъ, положенныхъ на козлы съ досками, сколоченными плотниками. Прислугѣ также были сдѣланы кровати изъ козелъ и досокъ, такъ что на полу уже стлаться не пришлось. Не поражало и отсутствіе столовъ въ комнатахъ. Плотники сколотили столы и скамейки, сдѣлали даже табуреты для кухни. Утромъ на столы даже выданы были цвѣтныя скатерти, дабы прикрыть некрашенныя доски столовъ. На окнахъ Клянчинъ прибилъ кисейныя занавѣски. Комнаты постепенно приняли жилой видъ. Такъ какъ кухарка была отказана, то обѣдъ стряпала сама Клянчина. Оставшаяся прислугой одна только нянька сначала помогала Клянчинымъ въ устройствѣ дома и въ стряпнѣ, хоть то и дѣло фыркала и гримасничала, но къ полудню, сбѣгавъ въ лавочку, стала отказываться отъ работы и заявила:

— У меня не десять рукъ. Не могу я занавѣски на окна вѣшать и гвозди въ стѣны вбивать. Да и не на это дѣло я приставлена. Я нянька. Меня наняли, чтобы за дѣтьми ходить. Дѣлайте какъ хотите.

— Но вѣдь это же пока только мы еще не устроились, а послѣ никто отъ тебя не потребуетъ такой работы, отвѣчала ей Клянчина. — И наконецъ, не будемъ же мы жить съ одной прислугой. Понятное дѣло, что мы возьмемъ кухарку.

— Все равно. И устраиваться я не нанималась.

Клянчина не хотѣла отпускать отъ себя эту послѣднюю прислугу, а потому только замѣтила:

— Какая ты, Даша, неснисходительная.

— Вы очень снисходительны къ прислугѣ. Кухарку, вонъ, отказали и даже трехъ законныхъ дней не хотите послѣ отказа держать.

— Да вѣдь она дерзничаетъ, грубитъ, смѣется надъ нами, вредитъ намъ, становится на сторону тѣхъ людей, которые противъ насъ. Вчера пьяные мужики начали насъ ругать, и она вмѣстѣ съ ними. А тебѣ-то было бы ужъ и совѣстно такъ итти противъ насъ. Ты дѣвушка молоденькая.

— Молоденькая-то дѣвушка еще хуже подохнетъ отъ скуки въ такой глухой деревнѣ, куда меня завезли.

— Ахъ, ты вотъ изъ-за чего! Ты общества ищешь.

— Да конечно же. А главное, я черную работу работать не намѣрена. Взяли бы мужика въ подмогу, коли вамъ надо устраиваться.

— Да вѣдь это только на сегодня. Какая ты, право… И наконецъ, вѣдь тебѣ за лѣто два рубля въ мѣсяцъ прибавлено жалованья.

— Велики эти деньги, два рубля!

— Такъ не десять же рублей тебѣ прибавить. За эти деньги я къ дѣтямъ ужъ бонну, гувернантку могу нанять.

— Такъ вамъ и будетъ гувернантка занавѣски на окна вѣшать и гвозди въ стѣну вбивать!

— Ты все съ занавѣсками… Но вѣдь занавѣски къ окнамъ вѣшалъ Василій Романычъ, а ты только ему помогала.

— Ну, а теперь и помогать не намѣрена. Да вотъ что… Лучше ужъ намъ честь-честью разойтиться, по хорошему. Какъ сошлись, такъ и разойдемся. Отпустите меня, увольте. Здѣсь мнѣ не жизнь, а каторга.

Клянчина поморщилась. Приходилось остаться вовсе безъ прислуги.

— Хорошо, но только ты должна дожить, пока я найду себѣ другую няньку. Завтра Василій Романычъ поѣдетъ въ Петербургъ и привезетъ новую прислугу.