Руслан Смоpодинов - Марья

Посопротивлявшись, он продолжал:

- Грит мне, значить, графиня: "Приходи по третьему дню к Красной горе. Ждать буду", - и исчезла, как туман на заре. Пришел я в назначенный день к Красной горе. Сижу жду, камушки в речку бросаю. Вдруг выходит она...

- Голая?

- Да не-е! В нарядах расфуфыренных, под подол вроде коромысло вставила. Не подол - кадка! Грит мне: "Я, Анисим свет Иванович, мужем своим отравлена. Сорок дней уж прошло, а душа моя на небо не отправляется. Знаю, кузнец, полюбил ты меня. Так отомсти же, убей мужа моего, и душа моя свободной станет". Не поверил я. А момент-то был такой раз в жизни приходится. "Ну, думаю, - не теряйся, Анисим!" Повалил я ея на траву и в губы ея алые бородой своей тычусь. Чую - Мать наша Богородица! - губы-то холодные! А графиня смеется и белой ручкой меня ласкает. Шепчет: "Убей мужа моего, убей". Испугался я до мокротЫ в портках, пустился бежать. Как до избы добрался Богу известно...

Дед Анисим замолчал. Скупая слеза, рожденная давно высохшими глазами, дрожала на щеке. Он встал и молча пошел к балагану.

Никто не спрашивал его, чем закончилась история. Знали от стариков, что через несколько дней после случая у Красной горы Анисим ушел в неизвестном направлении и вернулся в село лишь тридцать лет спустя. О том, что произошло с ним за эти годы, он никогда никому не рассказывал.

В метровой могильной яме лежала девушка, одетая в старинный сарафан. Длинные темно-русые волосы расползлись по сторонам от ее головы, а на белоснежной шее зияла глубокая рана. Нельзя было определить, жива или мертва девушка. Рана была свежей, но кровь не била из нее. Девушка не двигалась и не дышала, но ее открытые глаза излучали живой, молящий взгляд. И он, этот взгляд, не отпускал меня.

Казалось, ступни мои пустили корни и навсегда срослись с могильной землею. Я уже не сомневался, что через несколько мгновений девушка встанет...

И се, небеса накренились ко мне, и узрел я КОГО-ТО, сидящего одесную бездны. И сказал ОН: "Эрху кай иде!"*. Я же не мог двинуться с места и не мог смотреть, ибо ослеп, как котенок, и видел только ЕГО. "Иди и виждь!" повторил ОН...

Выдернув ноги из земли, я бросился прочь. Я бежал и боялся оглянуться. Казалось мне, что девушка гонится за мной и холодные пальцы пытаются ухватить конец моей куртки...

Я свалился в какую-то канаву уже после того, как услышал в своих ушах свист ветра и хрип, исходящий из недр моего естества.

Выбравшись из нее и оглядевшись, вместо возвышенности и церкви я увидел загоравшуюся зорьку.

Было над чем задуматься!

В кровь сбитые ноги напоминали о недавнем побеге.

Или это чья-то злая шутка, - отдышавшись, размышлял я, - или девушка, проходя ночью через кладбище, случайно упала в могильную яму. В обоих случаях мне необходимо вернуться. В первом случае, чтобы доказать этой девчонке, что я не верю ни в какую чушь и меня напугать невозможно. Во втором - чтобы помочь ей дойти до дома.

Кажется невероятным, но тем не менее я пошел в том направлении, откуда пять минут назад в ужасе бежал. Однако, блуждая более трех часов, никакой церкви и никакого кладбища я не нашел.

Уже давно рассвело, и кузнечики сухой стрекотней засвидетельствовали о своем существовании. Потеряв надежду отыскать заброшенный погост, вскоре я без особого труда вернулся в село.

- Где шлялся? спросила бабушка. Опять всю ночь у Захара гулял?

- Бабушка, - задал я встречный вопрос, - здесь поблизости есть церковь?

- Да поболе двадцати пяти километров будет.

- Нет, я не про эту. Ближе есть?

- Не-е, - ответила бабушка, - ближайшую церкву в начале тридцатых с землей сровняли.

И тогда я вывел самое, как мне казалось, реальное объяснение всему случившемуся: "Допился. У меня белая горячка!" И тогда, уже не в первый раз, меня посетила мысль, что с пьянством пора кончать. Через несколько дней я непроизвольно взял карандаш и сел за белый лист. Как будто кто-то двигал моей рукой, и вскоре я нарисовал портрет, да такой! лучше которого, без сомнения, мне уже никогда не нарисовать. По правдоподобности и выразительности он не уступал фотографии, и казалось, что лицо вот-вот оживет. Но самое удивительно заключалось в том, что это был портрет девушки из могилы.

Покос закончился.

Рано утром по селу пастух гнал коров.

- У-у-о-ох! У-у-о-ох! - погонял он ленивых животных.

Федор завозился на печи. Скинув с себя тулуп, которым укрывался зимой и летом, он негромко застонал:

- Марька!

Марьи на нарах не было. Она давно проснулась и ушла за водой.