Роман Солнцев: Полураспад

- Да разве я настраиваю?.. Мне тут ничего не надо. Я к Светке могу уйти.

- А я что, гоню тебя? Гоню?!

Как же он раньше этого не замечал? Ведь не раз ему жаловалась шепотом матушка, что, когда его нет и она хотела бы подремать, Бронислава то музыку громко включит, то начнет посудой греметь.

"Правда, я уж глухая стала... - горестно посмеивалась она. - Но слышу".

Раздражение в доме нарастало давно - так нарастает темнота перед бураном или грозой, и хватило этакой малости - упавшего утюга, - чтобы злоба, если не сама ненависть, заклокотала в горле его жены...

Алексей Александрович сидел рядом с матерью, обхватив по привычке ладонями уши, в которых сейчас, казалось, гремел гул аэропорта или ледохода...

Вдруг вспомнилось: в давние годы, когда они с мамой, отцом и сестренкой жили в подвале дома на набережной имени партизана Щетинкина, случилась необычайно затяжная весна - под обрывом, внизу, долго, до конца мая, стоял лед на реке. Он трещал, постреливал во все стороны ночью, чернильная вода выступила у берега. Уж и торосы, как зубастые киты или рояли, на берег с треском выползали... а порой и на середине промерзшей реки, в зелено-каменной глубине, что-то с грохотом перемещалось и долго потом стонало... Но нет, недвижно держалась на пространстве от леса до леса громада льда, сладкий весенний ветер носился над долиной реки, а лед все не трогался...

Каждый, кто приходил на берег, чувствовал, как нарастает это гигантское напряжение, при всяком гулком звуке в реке отпрыгивал подальше от заберегов. Ну когда же, когда?

И вот однажды Алексей схватил с земли булыжник размером с кулак и, звонко заверещав: "А вот я щас помогу-у!" - метнул вдаль, на ледовые торосы.

И, о диво!.. Внутренняя судорога пронизала многотонную массу льда, будто некое существо заскрежетало там, в глубине, огромными зубами. И все медленно шевельнулось вправо-влево, задвигалось - и пошел еле заметно, тронулся лед под крики давно прилетевших птиц...

Ах, Бронислава! Не упади проклятый утюг вчера, но забудь мама выключить плиту на кухне и сожги какую-нибудь кастрюлю - точно так же завопила бы на старуху, брызгая слюной, как базарная торговка, ибо напряжение в последние месяцы дошло до края...

- Не плачь, мама. - Он нежно погладил мать по седой голове с белой гребенкой. Господи, совсем горбатая стала! - Все будет хорошо.

- Думаю, что нет... Прости, сынок. - Мать поднялась, сложила в холщовую сумку икону, книжки, тетрадки, стала перебирать на ощупь спинки стульев - искать кофту.

- Ты это куда? Мам?

- К Светлане... У нее маленькая Светка болеет. Ты же знаешь, я умею температуру сбивать... Побуду пару дней, потом прибегу.

Прибегу...

- Никуда ты не пойдешь! - Но он уже знал, что упрямую старуху не переубедить. Да и в самом деле, как можно стерпеть такие обиды? А он тут без нее с Брониславой поговорит начистоту. - Я провожу. Еще ветром тебя уронит.

- Меня, Лешенька, ветер не прихватит, я невысокая. - Говорит этак серьезно, как неразумному ребенку.

В прихожей сунула ноги в боты, Алексей их застегнул, надела плащишко, повязала темный платок, взяла из угла черемуховую палку, которую ей обстругал еще весною сын, и вышла.

Алексей Александрович, торопясь и дергая плечами, облачился в узкую кожаную куртку и, прихватив зонт для матери, выскочил следом.

7

Заграничный гость нажал на одну из кнопок дверного звонка, но не на верхнюю, а на нижнюю, приделанную к стене для ребенка, - в виде ромашки. И когда дверь отворилась безо всяких "кто там", перед изумленной хозяйкой на лестничной площадке предстал некий коротышка в джинсовом костюме на коленях! И на коленях же зашаркал через порог, как карлик в огромных очках, тоненьким голоском причитая:

- В нашем цирке мине сказали, здеся ученая женщина живет... Слонова... нет, не Слонова... Львова... нет, не Львова...

- Мишка! - грудным голосом отозвалась Анна Муравьева, всплескивая руками. - Солнышко! Ты что ли?!

- Ну, я, - отвечал довольный произведенным эффектом Белендеев, хватая ее руку, чмокая и вскакивая. - Вот, к первому человеку - к тебе!

- Ну уж не ври! - как бы рассердилась Анна. - У Ленки Золотовой был? А-а-а, старый ловелас...

- Кстати, ловелас... Вот пришло в голову... love las... last... последний человек любви? Да, я последний, кто любит всех! И вас! - Это уже относилось к молодой женщине, сидевшей в углу, на диване. Только сейчас он ее приметил. - Да, да, хотя я вас не знаю!

Муравьева расхохоталась.

- Каков пират, а? Не вздумай когти забрасывать... Здесь ничего с абордажем не получится.