Сергей Солоух - Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева

торжество. В руках его милая Лера-Валера держала

обыкновенную стеклянную банку, сосуд с болгарским

сливовым компотом, единственным деликатесом и вообще

товаром в ассортименте скудном таежного сельпо,

противоестественное пристрастие к коему вызывало у

населения поселка, охотников и лесорубов, предпочитавших

заморскому продукты домашнего соления, копчения и

возгонки, неясное чувство тревоги за будущее Отечества и

ценностей его неприходящих.

- Ты?

- А ты думал, кто?

Несчастная "Стюардесса" в руке Алеши гнется,

ломается, теряет желтый мусор драгоценного содержимого,

отделившийся фильтр пропадает в истерзанной осоке, а

полупрозрачная белая трубочка превращается в идеальный

снаряд для бесшумной дуэли посреди урока географии.

- Долго плутал?

- Да нет. Твой отец объяснил все подробно... я же

звонил... два раза по автомату... знаешь, за пятнадцать

копеек...

- Не знаю, - отвечает Лера и оба начинают смеяться,

глупые и счастливые дети.

Не сказал, ничего не стал говорить, не поделился, этот

крик, этот визг, си взволновавший третьей октавы светкиной

"Оды":

- Мерзавец, гад, - при себе оставил, не стал

вспоминать, как лишенная свободы движений женщина, мать,

преподаватель высшей школы, просто плюнула слюной

горячей, едкой, белой, ему в лицо.

И он, конечно, выпустил ее, но не кулаком сейчас же

получил по физиономии, а коленкором тетради общей

"Лабораторные по физике", единственного увесистого,

способного расстояния значительные преодолевать предмета

из всей той кучи тетрадок и листочков, кою сгребла мамаша в

приступе безумном со скромного стола ученического и с

воплем жутким:

- Убирайся вон из моего дома, - запустила в

ослепленного и оглушенного сыночка.

Запустила, и так прокляв на веки, начала падать,

оседать. Взмахнула рукой, качнула этажерку, отправила на

пол скрепок московских разноцветную баночку, костяшками

другой, зацепиться как будто даже и не пытаясь, по

оголившейся столешнице безвольно провела, и на бумагу, еще

дрожжать, шуршать не переставшую, упала, опрокинулась,

легла.

Пух.

Да, не готова оказалась к внезапной попытке

возмужания отпрыска Галина Александровна,

импровизировала буквально на ходу, но исключительно

удачно, во всяком случае негодник не где-нибудь оказался, а

на коленях подле нее, слова, секунду, может быть, всего назад

в его устах немыслимые просто, в волненьи страшном

повторяя:

- Мама, мамочка, что с тобой?

Нет, скорую она им вызвать не позволила. Чередой

размеренных, злых и коротких импульсов, предсердья

метрономом хладнокровным потешить лекаря, пропахшего

бензином и бессонницей, а вслед за ним и всю горластую

конюшню ординаторской Галина Александровна не

собиралась. Она хотела одного - услышать звук

молниеносного соприкосновения резцов, клыков и коренных,

она хотела, должна была любой ценой, немедленно и

непременно, убедиться в своей способности испуганную эту

ноту извлекать.

И что же, когда отец и сын укладывали маму на

кровать, она, сознание как будто обретая на мгновенье, вновь

приподнялась на локотке и, наградив отличника, красу и

гордость третьей школы словцом неласковым:

- Подлец, - в движение его челюсть ударом хлестким,

ловким, точным привела, и он, не то чтобы препятствовать

посмел, несчастный и отвернуться даже не попытался.

И не обмолвился, ни слова не сказал, не выдал тайну,

воспользовался просто родительким вояжем, отъездом

ежегодным на воды, и сорвался, спокойный, уверенный

никто, никто исчезновенья не заметит, внезапно не нагрянет,

березовый, бутылочный, зеленый сумрак не спугнет в

панельной, однокомнатной хрущевке на улице кривой,

неправильной, в старинном городе губернском Томске, в

квартире, ключи от коей выдала племяннику, на пару дней для

процедуры этой сезона дачного спокойный распорядок

специально изменив, такая непохожая на мать, приветливая

вроде бы и добродушная как будто, Надежда Александровна,

родная тетя.

Да, явился, прикатил, познавший радость

незамысловатых па уан-степа, он возвратился, он приехал,

веселье дерзкое вкусить раскрепощающих движений

волшебных танцев - танго и бостона.

И вновь с ним вроде бы все ясно, но вот она, эта

ловкая и гибкая бестия, книгам предпочитавшая кино, а

разговорам долгим поцелуи, она, почему, увидев юного