Сергей Солоух - Шизгара

Все. Он распрямился и, нужды не видя более в унизительных скрытых перебежках и паузах, ломая кусты, лицо подставляя ветвям, рванулся, на мгновение завис, кажется, даже не опираясь рукой на чугун, и провалился, ухнул в бездну, в молочные спящие воды реки, вспенил, обдал прохладой небо, вынырнул и поплыл на боку с высоко поднятой рукой и лицом, обращенным к утренней чистой звезде.

Да, он не смотрел на тот, желанный и близкий, берег с трамплином и невидимым университетом, не смотрел туда, где залегшие, засевшие вдоль кромки воды члены сводной дружины московского городского рок-клуба, глядя, как отважно борется пловец со стихией, потирали от нетерпения холодевшие руки и гладили от предвкушения трепетавшие ляжки.

ПЛАТФОРМА ПАНКИ

Столичное лето восемьдесят шестого выдалось необыкновенно жарким, и неудивительно, если человек, облаченный в синий бельгийский костюм в благородную нитяную полоску, сохранял самообладание лишь ценой необыкновенных усилий.

Впрочем, в электропоезде, а ехал он первой электричкой после полуденного перерыва, притормозившей у солнцем изнуренного навеса с ныне утерянными буквами "Ждановская", на кожемитовом сиденье у открытого окна, человек, хотя, может быть, вы немедленно его признали сами? - да, верно, это давно уже не лысый, а аккуратно стриженный и чисто выбритый Михаил Грачик, так вот, подставив встречным потокам крахмальную белую грудь пакистанской сорочки, чувствовал он себя более или менее сносно.

Выйдя же на обесцвеченный солнцем асфальт платформы Панки с тяжелым и жарким, вдобавок по-дурацки блиставшим игрушечными барабанчиками секретных замков серым индийским кейсом, ступив югославской бумажной подошвой на перегретую щебеночно-битумную смесь, Мишка вновь должен был собрать в кулак всю свою недюжинную волю.

Но если пренебречь физическими страданиями, доставленными нашему знакомому в этот приезд немилосердным небесным светилом, то в целом командировка удалась, как никогда. В Гипроуглемаше Миша с ходу подписал процентовки за первое полугодие, немного, правда, покрутился с новым договором, но и эти бумажки в полном ажуре сегодня с утра легли угорать в засекреченную духоту индийского саквояжа.

Даже с Аэрофлотом на этот раз не оказалось проблем. Вчера вечером у застекленных кассовых рядов быковского аэровокзала Мишка купил билет на сегодняшний вечерний рейс.

Пять наполненных бесконечными пересадками с одного вида транспорта на другой дней подходили к концу, оставалось последнее, прощальное свидание с шефом, краткая, но поучительная и конструктивная беседа, почтительное внимание речи Аркадия Львовича Плевако, профессора, доктора технических наук, заведующего лабораторией механической выемки углей и сланцев Института горного деда имени А. А. Скочинского, прочитавшего две (вторую и третью) главы, за зиму и весну во глубине южносибирских руд, рожденные рожденные аспирантом-заочником четвертого года обучения Михаилом Грачиком.

После обеда Плевако собирался в горный на совет, и потому Мишка торопился, он спрыгнул, уподобившись нахальному большинству, с платформы на насыпь встречного пути, перебрался через рельсы и, зайдя в освежающую тень развесистых крон, быстрым шагом любителя тенниса и футбола пошел по аллее, обгоняя одного за другим повода торопиться в такое пекло не имевших попутчиков.

По меньшей мере половину из них составляли мягкосердечностью начальства привычно злоупотреблявшие сотрудники того самого академического учреждения, в кое направлял стопы Грачик.

За три с половиной года постоянных наездов сюда он успел запомнить множество лиц и затылков, казавшихся такой же неотъемлемой частью коридоров и кабинетов головного института отрасли, как стенды соцобязательств и выставки достижений. Поэтому, наверное, если попадались эти глаза и уши вне ученых стен, неизменно вызывали странную (провинциальную, должно быть) смесь любопытства и недоумения. Вот, например, эта спина впереди, эти непроросшие крылышки лопаток вечного инженера-исследователя, которые давно и безнадежно вписал Грачик в прокуренный лестничный полумрак, поставил в уголок на площадке второго этажа экспериментального корпуса, сейчас, вне привычного окружения, пробуждали какие-то новые мысли и чувства.

"Похоже, ровесник мой",- размышлял Мишка на ходу, и легкое презрение, кое он с некоторых пор стал испытывать к людям много курящим, спорящим и ничего не умеющим, воздействовало немедленно на орган внутренней секреции, вырабатывающий непохвальное, конечно, но сладкое чувство собственного превосходства.