Гайто Газданов - Том 1. Романы. Рассказы. Критика

В положительных отзывах в прессе недостатка не было. Почти на каждый рассказ Газданова откликались Г. Адамович, В. Ходасевич, В. Вейдле, другие критики. Но что показательно: старые, присущие предыдущему столетию традиционные принципы анализа и оценки они применяли к совершенно новой прозе, самобытной, яркой, емкой, нетрадиционной. И Адамович, и Ходасевич, и Вейдле, и Г. Хохлов, и другие критики искали у Газданова фабулу, сюжет, «свою» тему, однако не находили их и обрушивались на автора с упреками: «…бесфабульные рассказы Чехова рядом с „Бомбеем“ могут показаться чуть ли не авантюрными… Остается всё то же: чудесно написанный рассказ о том, чего не стоило рассказывать» [16] Ходасевич В. Книги и люди: Русские записки, апрель-июль // Возрождение. 1938. 22 июля. ; «Небольшой рассказ Г. Газданова „Воспоминание“ представляет собой необычное соединение банально-искусственного, шаблонно-модернистического замысла с редким даром писать и описывать, со способностью находить слова, будто светящиеся или пахнущие, то сухие, то влажные, в каком-то бесшумном, эластическом сцеплении друг с другом следующие…» [17] Адамович Г. Современные записки. Кн. 54. Часть литературная // Последние новости. 1937. 7 окт.

Газданова упрекали, что персонажи в его произведениях часто никак не связаны друг с другом, случайно появляются и исчезают, что в его вещах нет стройной композиции, что у них слабая архитектура, что автор никак не найдет своей темы… И вместе с тем, говорили критики, – блестяще, талантливо написано!

В чем же дело? Почему такие замечательные критики, отличающиеся тонким вкусом и высокой культурой, как Ходасевич и Адамович, не смогли в полной мере оценить талант Газданова и, более того, упрекали его в том, в чем меньше всего можно было обвинить автора – в мелкотемье, в бессодержательности?

Нам представляется, что ошибка их заключается в том, что они, если можно так выразиться, применяли константы физики Ньютона, тогда как имели дело с явлением, описываемым лишь в категориях теории относительности, согласно которой любая точка в пространстве может служить центром Вселенной и началом отсчета. И если подходить с подобных позиций к творчеству Газданова, то мы не скажем, что его рассказ «Бомбей» – ни о чем. Как и большинство других его рассказов.

Несомненно, в произведениях Газданова мы не ощущаем той отточенности, математической выверенности, высшей стилистической шлифовки, которые сразу же бросаются в глаза в романах и рассказах Набокова. И тем не менее они производят впечатление законченности, полноты. Несмотря на кажущуюся неожиданность концовки того или иного произведения или даже ее случайность, вряд ли можно сказать, что автор чего-то недоговорил, недописал.

В каждом рассказе, в каждом романе он говорит ровно столько, сколько хотел или мог сказать. Но ведь было бы несерьезно предъявлять претензии писателю, обвиняя его в том, что он не написал того или иного эпизода или не до конца раскрыл тот или иной образ. Оценивая произведение, мы можем исходить лишь из того и судить лишь о том, что в нем есть. А то, чего мы там не находим, – это весь остальной сущий мир. И о нем говорят иные писатели и в иных произведениях.

Но, справедливости ради, следует отметить, что уже самим фактом своего пристального внимания к творчеству молодого писателя и Ходасевич, и Адамович отдавали дань его таланту, признавали его значимость, выделяли среди других русских писателей зарубежья.

Своим творчеством Газданов показал, что дело, в конечном счете, вовсе не в теме, фабуле или композиции, а в личности автора, в способности выразить внутренний мир, свое восприятие жизни в адекватной форме прозрачно-чистым, прекрасным, ясным языком.

Принципы творчества, мироощущение Газданова необычайно емко выражены в заключительном фрагменте его романа «Полет»: «…всякую человеческую жизнь и всякое изложение событий мы стремимся рассматривать как некую законченную схему, и это тем более удивительно, что самый поверхностный анализ убеждает нас в явной бесплодности этих усилий. И так же, как за видимым полукругом неба скрывается недоступная нашему пониманию бесконечность, так за внешними фактами любого человеческого существования скрывается бесконечная сложность вещей, совокупность которых необъятна для нашей памяти и непостижима для нашего понимания. Мы обречены, таким образом, на роль бессильных созерцателей, и те минуты, когда нам кажется, что мы вдруг постигаем сущность мира, могут быть прекрасны сами по себе – как медленный бег солнца над океаном, как волны ржи под ветром, как прыжок оленя со скалы, в красном вечернем закате, – но они так же случайны и, в сущности, почти всегда неубедительны, как все остальное. Но мы склонны им верить, и мы особенно ценим их, потому что во всяком творческом или созерцательном усилии есть утешительный момент призрачного и короткого удаления от той единственной и неопровержимой реальности, которую мы знаем и которая называется смерть. И ее постоянное присутствие всюду и во всем делает заранее бесполезными, мне кажется, попытки представить ежеминутно меняющуюся материю жизни как нечто, имеющее определенный смысл; и тщетность этих попыток равна, быть может, только их соблазнительности».