Н Бомж - Мой Кент

Некоторое время спустя, периодически появлявшегося "дядю", Люся с мамой уже обслуживали вдвоем. Особого удовольствия это Люсе не доставляло. На место постепенно ушедшей эйфории познания запретного, пришла, поглотившая Люсю целиком, лютая ненависть к матери.

Она не покидала ее ни днем, ни ночью, и Люся решила, как только представится возможность, уйти от нее.

Такая возможность представилась примерно через полгода, когда Люсе удалось познакомиться с человеком лет под шестьдесят, без ведома матери. Он привел ее в однокомнатную квартиру, которая то ли принадлежала ему, то ли он ее снимал, и Люся сказала, что хотела бы остаться в ней насовсем, чем повергла его в неописуемое замешательство.

Он было начал ее уговаривать, но ее горючие слезы и настойчивость заставили его мучительно задуматься.

Он поверил ей. Поверил, что она ненавидит мать и понял почему. Поверил и понял, что это не временный каприз избалованной девчонки, и взвалил на себя эту непосильную и, в известной степени опасную, обузу. Несколько дней она провела в этой квартире.

Убеленный сединами поклонник "клубнички" предложил ей переехать в другой город, так как мать ее разыскивала, но Люся наотрез отказалась.

Она ласкала и ублажала своего незадачливого любовника всеми известными ей от матери способами, и наконец он сдался.

Он, или кто-то по его поручению, позвонил Люсиной маме и предложил ей прекратить поиски и всякие попытки вернуть дочь домой, в противном случае звонивший приложит максимум усилий, чтобы Люсина мама предстала перед судом за растление малолетней, и что процесс будет громкий, скандальный и освещаться прессой.

Проблем с матерью больше не было. Преданный покровитель перевел на нее квартиру и оформил прописку, своей любовью особо не докучал, предоставляя ей полную инициативу в столь щекотливом для его возраста деле.

Он предупредил, чтобы она ни в коем случае не устраивала в квартире никаких вечеринок и сборищ, но это предупреждение было излишним, рано повзрослевшую Люсю эти игры не интересовали.

- Ну что, сэр Ланселот, вы довольны моей исповедью? - она раздавила в маленькой фаянсовой салатнице, заменявшей мне пепельницу, американскую сигарету, запах дыма которой напоминал мне запах Кашгарской анаши, - или последует тривиальное "а что дальше"?

- Ладно, уж не буду тебя больше мучать, договор был о самом ПЕРВОМ разе. Теперь моя очередь.

- Вообще-то я не любопытна. Может именно благодаря этому я имею эту хорошо оплачиваемую работу. Отсутствие любопытства оплачивается зарплатой, равной зарплате ректора нашего института.

- Ты еще и учишься?! - с искренним изумлением спросил я.

- Да, в медицинском, - явно наслаждаясь моим изумлением ответила она, - и что еще более удивительно, несмотря на то, что перешла на четвертый курс, не имею ни одного хвоста!

- Вот это невеста! Мечта.

- Да уж, специально из кожи лезу, чтобы таскаться с авоськами по магазинам, торчать у кухонной плиты и стирать носки с запахом Пошехонского сыра.

Она наконец сделала мне укол, распаковав новый шприц.

За окном уже занимался рассвет.

Под впечатлением Люсиной исповеди передо мной возникла моя НЕЖНАЯ ПЕРВАЯ ЭЛЬЗА, и с ее образом я провалился в сон.

Когда я проснулся был уже день и сквозь опущенные шторы пробивались лучи солнца. От ночной феи остался слабый аромат французских духов.

Я встал, опираясь на левую руку, подошел слегка шатаясь к окну и отодвинул шторы. За окном ослепительно сияло солнце и было все так, как полагается во второй половине мая.

Открыв свой крошечный холодильник я с некоторым трудом сделал пару бутербродов с маслом и колбасой, поставил чайник на электроплитку - на кухню идти не хотелось, там обязательно кто-нибудь ошивается, общежитие есть общежитие, хоть и семейное, в восьми комнатах двадцать один человек не считая Женьки Баранова.

Пришел вчерашний доктор, среднего роста, лет тридцати двух, с короткой стрижкой, в джинсовом костюме и дорогих фирменных кроссовках. Его сопровождали большой армированный металлом кейс с хитроумными замками и та же пожилая медсестра, лицо которой выражало тысячелетнюю мировую скорбь по всем ходящим путями неправедными.

Медсестра молча, без суеты, без лишних движений разбинтовала мою руку, скомкав бинты спрятала их в заранее приготовленный новенький полиэтиленовый пакет, положила его в свою сумку и распечатала свежий бинт. Доктор, засучив рукава, протер руки спиртом (умывальника в комнате не было, а светиться в коридоре он видимо не счел необходимым) и внимательно осмотрел рану.