Н Бомж - Мой Кент

Он снял сумку, непроизвольным жестом прижав ее к груди, как драгоценного и долгожданного наследника, не сгибаясь опустился на колени перед кроватью, на секунду замер, словно заканчивая подходящую случаю молитву, запихал сумку под кровать и поднялся отряхивая колени.

- Не тяни резину, Мак, это как раз тот случай, когда время-деньги. Помоги дойти до двери, надо закрыться не крючок.

Первым подошел к кровати Генка Панфилов, застрелившийся у нас прямо на глазах, когда капитан Дубровин приказал ему расстрелять находившуюся в машине, остановленной на дороге в горах, многочисленную семью немолодого афганца.

Он был одет в старую промасленную телогрейку и почему-то прятал руки за спину. Осторожно присев на краешек кровати, он спросил:

- Ты ведь уже хорошо себя чувствуешь, Вадик? Вставай, сейчас мы поедем с тобой в одно место...

"Нет! - закричал я изо всех сил, - нет! Ты уже умер, ты умер, это видели все!" - но не услышал своего голоса.

- Ну что ты. Не валяй дурака. Вставай и поедем. - Его бледная, землистая рука тянулась к моей груди, очевидно с намерением приласкать меня.

Склонившись к столу, перебирая нивесть откуда взявшиеся косточки домино, сидел прапорщик Комаров из Саратова, заведовавший в свое время вещевым складом. Этот-то, страстный курильщик анаши, я точно знаю, был жив и здоров и я, все еще не слыша своего голоса, закричал в его сторону:

- "Витька! Скажи ему, что он мертвый! Ты-то чего!"

Комаров укоризненно посмотрел на меня:

- Брось, Быстров, вечно ты чего-нибудь придумаешь. Иди, иди, у него кадиллак. Чего упираешься, иди, если приглашают. Я бы тоже прокатился, да мне плану сейчас должны принести.

Генкина рука похлопывала меня по груди. Я с ужасом обнаружил, что не могу пошевелиться.

Я напрягал всю свою волю, чтобы вырваться из тисков кошмара.

Медленно, словно бы нехотя проступили очертания комнаты, утраченное было дыхание восстановилось, я почувствовал слабый запах бензина, исходивший от Матильды.

По щекам текли горячие, едкие слезы, я все еще не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, не мог даже повернуть голову.

Неизвестно сколько время я так пролежал, боясь закрыть глаза, чтобы вновь не оказаться в паутине смертного страха.

Мне казалось, что я вставал, ходил, что-то делал, что-то передвигал, куда-то спускался и поднимался, не испытывая при этом ни слабости ни боли, что-то беспокоило, какое-то препятствие, которое нужно было преодолеть. То ли в бреду, то ли наяву, я вновь и вновь вставал, опять что-то двигал, устраняя беспокоившую помеху, пока не оказался не небольшой, открытой с трех сторон площадке, ровной как стол, в горах, под палящими лучами афганского солнца.

Надо мной завис вертолет, и надо было только подняться на ноги, чтобы взобраться в его спасительное чрево, но ни ноги ни руки не слушались меня.

С обеих сторон надвигались духи, поливая меня смертоносным свинцом и я удивлялся, что все еще жив.

Вихрь от лопастей винта трепал мою одежду и сотрясал тело, на лицо падали крошечные камешки, захваченные вихрем, но я не мог пошевелиться и даже открыть рот для крика.

В темном проеме отодвинутой дверцы вертолета никого не было, никто не спешил мне на помощь.

"Сейчас он улетит, решив, что я мертв и оставит меня с не знавшей пощады толпой, среди которой я отчетливо различал хмурые, сосредоточенные лица мужчин, женщин и детей. Они отрежут мне нос уши, гениталии и будут водить меня по деревням..."

Стук в дверь раздался в ушах взрывом многотонной авиационной бомбы. Дверь я им открыл не помня усилий с моей стороны на вставание с кровати и путь к двери, и когда за дверью я увидел их, Юрку и с ним еще двух, незнакомых мне людей, я почувствовал огромное облегчение и с радостью погрузился в глубокий обморок.

Очнулся я на все той же кровати, испытывая уже реальную боль в руке, в которой ковырялся, видимо прочищая рану склонившийся надо мной человек в рубашке из джинсовой ткани с засученными рукавами. Рядом с ним стояла женщина в белом халате, держа в руке, как мне показалось огромный фонарь, свет которого по мощности не уступал прожектору. Третий, наверное Юрка, не останавливаясь ходил взад-вперед по комнате.

Я радовался невыносимой боли, радовался концу кошмарам, я хотел их всех расцеловать от радости к возвращению к жизни.

Доктор уже зашивал рану, предварительно сделав обезболивающий укол, когда Юрка каким-то не своим голосом коротко спросил:

- Где сумка?

- Там, где ты ее положил. Под кроватью. Ты что, забыл? - Я не узнал свой голос, он был больше похож на конвульсивные рыдания. - Ее там нет, Юрка замер в темноте, я тоже задержал дыхание, у меня засосало под ложечкой от предположения, что кошмар продолжается.