Зинаида Гиппиус - Том 5. Чертова кукла

Пусть на мгновение, – на полмгновения,
Одним касанием растоплен лед…
Я верю в счастие освобождения,
В Любовь, прощение, в огонь – в полет!

Звезда субботняя лампады,
За окнами – тяжелый снег,
Пространств пустынные преграды,
Ночных мгновений четкий бег…

Вот 3 удара, словно пенье
Далекое – колоколов…
И я, чтоб задержать мгновенья,
Их сковываю цепью слов.

Нас больше нет. Мы всё забыли,
Взвихрясь в невиданной игре.
Чуть вспоминаем, как вы стыли
В карре, в далеком декабре.

И как гремящий Зверь железный,
Вас победив, – не победил…
Его уж нет – но зверь из бездны
Покрыл нас ныне смрадом крыл.

Наш конь домчался, бездорожен,
Безузден, яр, – куда? куда?
И вот, исхлестан и стреножен,
Последнего он ждет суда.

Заветов тайных Муравьева
Свились напрасные листы…
Напрасно, Пестель, вождь суровый,
В узле пеньковом умер ты,

Напрасно всё: душа ослепла,
Мы преданы червю и тле,
И не осталось даже пепла
От «Русской Правды» на земле.

На улицах белая тишь.
Я не слышу своего сердца.
Сердце, отчего ты молчишь?
Такая тихая, такая тихая тишь…

Город снежный, белый –
воскресни!
Луна – окровавленный щит.
Грядущее всё неизвестней…
Сердце мое, воскресни!
воскресни!

Воскресение – не для всех.
Тихий снег тих, как мертвый.
Над городом распростерся грех.
Тихо плачу я, плачу – обо всех.

Всё «Я» мое, как маятник, качается,
  и длинен, длинен размах.
Качается, скользит, перемежается –
  то надежда – то страх.

От знания, незнания, мерцания
  умирает моя плоть.
Безумного качания страдание
  ты ль осудишь, Господь?

Прерви его, и зыбкое мучение
  останови! останови!
Но только не на ужасе падения,
  а на взлете – на Любви!

Я шел по стылому, седому льду.
Мой каждый шаг – ожоги и порезы.
Искал тебя – и знал, что не найду,
Как синтез не найду без антитезы.

Смотрело маленькое солнце зло
(Для солнца нет ни бывших, ни грядущих) –
На хрупкое и скользкое стекло,
На лица синие мимоидущих.

Когда-нибудь и ты меня искать
Пойдешь по той же режущей дороге.
И то же солнце будет озарять
Твою тщету и раненые ноги.

  Я ненавижу здешнее «пока»:
С концами всё, и радости, и горе.
  Ведь как бы ни была длинна река –
Она кончается, впадая в море.

  Противны мне равно земля, и твердь,
И добродетель, и бесчеловечность;
  Одну тебя я принимаю, Смерть:
В тебе единой не пока – но вечность.

Две девочки с крошечными головками,
ужасно похожие друг на дружку,
тащили лапками, цепкими и ловкими,
уёмистую, как бочонок, кружку.

Мне девчонки показались занятными,
заглянул я в кружку мимо воли: суп, –
с большими сальными пятнами,
а на вкус – тепловатый и без соли.

Захихикали, мигнули: «Не нравится?
да он из лучшего кошачьего сала!
наш супец – интернационально славится;
а если тошнит, – так это сначала…»

Я от скуки разболтался с девчонками;
их личики непрерывно линяли,
но голосами монотонно-звонкими
они мне всё о себе рассказали:

«Личики у нас, правда, незаметные,
мы сестрицы, и мы – двойняшки;
мамаш у нас количества несметные,
и все мужчины наши папашки.

Я – Счастие, а она – Упокоение,
так зовут нас лучшие поэты…
Совсем напрасно твое удивление:
или ты, глупый, не веришь в это?»

Такой от девчонок не ждал напасти я,
смеюсь: однако, вы осмелели!
Уж не суп ли без соли – эмблема счастия?
Нет, как зовут вас на самом деле?

Хохоток их песочком сеется…
«Как зовут? Сказать ему, сестрица?
Да Привычкой и Отвычкой, разумеется!
наших имен нам нечего стыдиться.

Мы и не стыдимся их ни крошечки,
а над варевом смеяться – глупо;
мы, Привычка и Отвычка, – кошечки…
Подожди, запросишь нашего супа…»