Валерий Суси - Все не так

По закону, по праву рождения я как будто и могу стать российским гражданином. Но кроме закона хватает там еще всяких-разных закавык, параграфов да примечаний. Пояснял ответственный сотрудник консульства. Не сказал прямо и без обиняков:"Нет!" Дипломат все-же. Но вот равнодушные цементные глаза его и ленивые жесты...

Третий вариант - лицо без гражданства. Паршивый никудышный вариант. Без комментариев.

Он мне и достался.

Владимир Михайлович из солнечной породы людей, теплый. Писатель, профессор астрономии, голос движется плотной сочной массой, оказывая оздоровительное (и даже отрезвляющее) действие.

Наверно, он надеялся провести интеллектуальный вечер с гостем из Финляндии... Солидно, интеллигентно.

Утро с того и начало, что пристыдило меня, гоняя совесть по тесной кухоньке из угла в угол. Я кутался в одеяло, сна не было, мутило не очень, но горло за ночь подсохло основательно, как сухарик в духовке.

Сначала звякнул чайником, словно задел неосторожно пограничную проволоку с жестяными банками и оглянулся с ужасом на часы. Потом вынужденно, тут уж без вариантов, пропустил воду в унитазе, пробурлившей с неожиданной энергией минигидростанции.

В ответ из комнаты пошевелились хозяева. В другой комнате тишина - там дети. Пацану уже восемнадцать, студент. Дочери - двенадцать, моей ровесница.

- Не спится на новом месте? - улыбается Вячеслав.

- А не поехать ли нам Москву смотреть?

- Поехали.

Мой приятель даже не поглядывает в сторону настенных часов. Он такой же ненормальный, как я.

К финским маркам российская столица относится с пренебрежением (курица не птица - Финляндия не заграница)? С трудом отыскался на Тверской единственный обменник, где мои деньги узаконились и вручена была взамен пачка непривычных рублей. Принимал их дрожащей рукой, успел домерзнуть до температуры, требующейся от покойника при въезде в морг.

Напрасно-безнадежно шарил глазами по небу, рассчитывая обнаружить, если не признак, то хоть бы намек самый замудреный на изменение погоды. Выяснилось позже, что такого остервенелого холода за последние сто пятьдесят лет в Москве не наблюдалось. Как в ту первую неделю мая...

Центр города преобразился и оевропеился, не отрекаясь однако от своего полуазиатского происхождения и русскости с православной доверчивостью.

В сквере нашлась скамеечка, которую пронзил насквозь солнечный луч, припечатал и в таком положении удерживал. Я утянул приятеля туда. Обман, конечно. Вместо тепла - жмурки одни.

- Откровенно и честно говорю - дайте на бутылку пива!

Пенсионер. Обвислые паруса щек свидетельствуют о наступлении полного штиля в его жизни. Пивко или винцо по случаю. Одежонка куплена давно. До Горбачева.

В тридцать три года ни с того ни с сего меня стала смешить жизнь. Перестал воспринимать ее всерьез. Развелся, поувольнялся отовсюду, знакомства пообрывал... С облегчением продавал из дому все, на что находились охотники, а деньги пропивал с малознакомыми собутыльниками арестантской внешности. Вещи потеряли для меня всякий смысл.

Ранний неопохмеленный палец тыкался упрямо в кассетник:"Ах, все не так, все не так, все не так, как надо...", - хрипел Высоцкий...

Забулдыга Игорь не в состоянии был дотащиться до своей комнаты в общей квартире. Дистанция не сумасшедшая - один квартал, но для него неподъемная. Что он, гад, притворялся - установилось потом.

Я продал немецкий столовый сервиз на двенадцать персон, и покупатель попался совестливый - заплатил почти честную цену. По такому случаю отвел забулдыгу в ближайший (через сквер) обувной магазин и купил ему самые простые туфли. Но они не протекали в отличие от тех, что хлюпали на его ногах. А была осень и уже в той стадии беременности, когда в любой момент готова была разродиться первым снегом.

Потом купили армянского коньяку. В душе еще не иссякло тяжное влечение к изящному и благородному...

Через два дня опять перешли на бормотуху, а наутро третьего проснулся и осознал с усмешкой, что Игоря нет... Что нет немецкого же кофейного сервиза, не успевшего еще выпорхнуть из моих беззаботных рук; нет фарфоровой вазы, подаренной сослуживцами на тридцатилетие; нет шестнадцатитомника Горького, о котором не пожалел с самого начала и нет четырех томов Байрона (что резануло сильно).

В углу стояли, жадно открыв рты, оставленные Игорем, отслужившие свое башмаки...

Я вышел в утреннюю ноябрьскую неприютность. Ветер прибирал прическу вместо парикмахера и не пытался прощупывать карманы. Бесполезно.