Феликс Светов - Легенда о великом старце

Неужто Ты - Всеблагий и Милосердный, не оценишь нашей муки, нашего подвига? Неужто не хватит у Тебя смелости понять несостоятельность Твоего Замысла и всё та же единая слезинка будет уравнена Твоей непостижимой арифметикой с миллионами кровавых слез? Неужто Ты не услышал, как стонет взбухшая кровью земля, по которой Ты только что прошел? Молчишь, не имеешь права ничего прибавить к сказанному однажды? У Тебя нет смелости на это, а одно лишь упорство и гордость, а мы навоз, который удобрит тучные пастбища Твоего Небесного Царства. Ты не нужен нам, Ты нам мешаешь. И на рассвете Тебя убьют..."

- Так это просто дьявол! - воскликнул Новиков.

- Ты сказал, - ответил Слава и ударил указательным пальцем о край стола. - Учтите, это еще один, следующий, самостоятельный - ваш шаг, потому что, заметьте, я ничего вам об этом не говорил. Даже о том, атеист ли мой герой, не решаюсь произнести суда.

- Нет, позвольте, - обозлился Новиков, на сей раз на себя, за то, что так долго слушал. - Это всего лишь набор софизмов, надуманность и примитив! Всё тот же "бунт", к тому же явный плагиат, не более того... - тут он вздрогнул: над ними стоял официант с сонным лицом - Родион Яковлевич.

- Звали? - безразлично спросил он.

- Нет, - сказал Слава. - Впрочем, получите с нас. Или вам еще коньяка?

- Нет, - сказал Новиков, - с меня довольно.

Официант положил на стол счет, Новиков полез было в карман, но Слава остановил его.

- Я вас сюда привел, да и вижу - замучил, зачем вам еще нести материальный убыток? Верно, довольно с вас... Скажите лучше, Родион Яковлевич, - обратился он к официанту, - вы в церкви давно были?

- Чего? - открыл глаза официант. - В цирке?.. У нас тут каждый вечер цирк - оставайтесь, сами увидите.

- Благодарю вас, Родион Яковлевич, - сказал Слава, - очень исчерпывающе.

Официант взял деньги, длинно усмехнулся и пошел, шаркая ногами, по залу. Слава проводил его глазами.

- Подождите, - никак не мог успокоиться Новиков. - Откуда вы взяли такого Старца? Да и потом... он искренен, что ли, перед собой лукавит или нет?

- Не знаю, - сказал Слава. - Вы сами, внутренне, быть может, не отдавая себе в том отчета, принимаете его логику. Она вас устраивает. Таких, как вы. А смелости дойти в этой логике до конца, до абсурда, у вас нет. Спасаетесь - и нет вам до других дела.

- Да оставьте меня-то в покое! - вскричал Новиков. - Какое у вас право строить такого рода обобщения и возводить поклеп на реальных людей, на Церковь? Да, были, есть корыстники и мерзавцы, да, страшную историю пережила Церковь за эти полвека и мучениками за веру просияла. Да хоть сегодняшнее ее бытие вас же и опровергает, ваш собственный путь из пустоты и безбожия, разрыв с родителями, привычной жизнью... Проврался ваш Старец, жива Церковь, а он обещал, что и Имени Христа не будут здесь знать? Не успели спародировать, а легенда уже устарела.

- Может быть, - тихо сказал Слава, он, видно, устал. - Дай Бог, чтоб устарела. У меня тут нет никакого честолюбия. Тем более, верно, плагиат. Дай Бог. И наверно, не одни только корыстники и мерзавцы. А что Имя Бога забудут на этой земле - не Старец говорил, а Сталин. Но ведь Старец был на самом деле? И не просто один из многих - Великий Святитель, Патриарх. А иначе Церковь сегодня была бы другой.

- Но как вы осмеливаетесь разъять живое Тело Церкви - мученики, выходит, одна Церковь, а видимая, грешная, молящаяся сегодня в своих храмах - другая? Да почему - откуда?

- Не знаю, - упрямо сказал Слава, - так я это увидел. А "ваши радости - наши радости" - вам недостаточно? Разве не распинают Христа те, кто вступает в контакт с режимом, распинающим мучеников за веру, провозглашающих, что само Имя Бога на этой земле не будет произнесено? Если для вас это примитив, я ничего не могу прибавить.

Новиков молчал.

- Ну и чем вы закончили свою легенду? - спросил он вдруг. - Его расстреляли там, на Лубянке?

- Нет, - сказал Слава и тихо улыбнулся. - Я, как вы говорите, только пародист, если не плагиатор. Старец у меня, пока говорит, не смотрит на "собеседника". Он ведь больше с собой разговаривает. А когда кончил, внезапно увидел. Перед ним, на скамье в боксе, под двухсотсве-чевой лампой сидит зек в только что выданной ему из прожарки одежде без пуговиц, с черными штампами внутренней тюрьмы. И Лицо Его залито слезами. Тогда Старец опоминается. Он еще минуту вглядывается в тихое, невыразимо-прекрасное, страдающее Лицо, подходит к двери и стучит в нее посохом. Дверь тут же открывается, входит вертухай с мертвым лицом, без глаз. Старец вынимает из рукава рясы заготовленный заранее пропуск и говорит зеку: "Уходи. Уходи немедленно, потому что еще минута, и я упаду к Твоим ногам". И зек уходит вместе с вертухаем.