Феликс Светов - Мое открытие музея

- Ну что мы с вами торгуемся, - говорит он, - пусть и юридический абсурд, а мне надо быть спокойным и уверенным. У нас бюрократия, а для вас пустая формальность, зачем вы на ней настаиваете и сами крючкотворствуете?

- У меня день идет за три, - говорю, - даже если бы и за два, могу подождать, пока...

- Что "пока", - говорит, - у нас медленно строят.

- Я год сидел в тюрьме и не участвовал в следствии, - говорю, - не отвечал на вопросы, не признал себя виновным, я никогда не нарушал закон, это вы его нарушили, когда меня посадили, а теперь я должен написать...

- Вот и хорошо, - говорит он, закуривает, - не нарушали и не будете нарушать, а зачем вам сейчас сидеть в тюрьме, хоть и день за два - я ж сказал, вас ждут...

А ведь верно, думаю, а не пошли бы вы все со своими софизмами, я-то знаю кто меня ждет, а у него отпуск кончается, дни считает... Не могу я больше в тюрьме!

- Что писать? - спрашиваю.

У него глаза блеснули.

- Пишите. Обязуюсь во время отбытия наказания в виде ссылки не нарушать закона... Написали? Подпись и число.

Он тянет у меня из рук бумагу, читает, складывает, что-то отрезает от нее и прячет в стол.

- Вот и хорошо, - и голос другой, веселый...

Вот когда я испугался по-настоящему - когда услышал его веселый голос: первый раз меня так употребили, за десять минут сделал из меня дурака, вся моя тюрьма, двенадцать месяцев следствия, восемь пересылок - все ухнуло в... Да что б он со мной сделал - у меня, и верно, по приговору день этапа идет за три, а в тюрьме держать меня не положено...

- Возьмите сигареты, - говорит, - я знаю, у вас и в камере нет...

Он встает: здоровенный мужик, такому на медведя ходить, доволен, профессионально употребил, ничего не скажешь.

Вызывает конвойного.

- Дня через два, - говорит, - мы вас отправим.

Конвойный спустил меня по лестнице, остановил.

- Стой здесь, сейчас за тобой придут.

Я стою у окна, бессмысленно гляжу во двор - напротив тюрьма.

И вот тут - я очень четко это помню: первый раз в жизни прошла сквозь меня та мысль, и я даже не испугался - она была жесткой и точной, не пустые слова. Я повторил ее вслух: "А ведь так кончают самоубийством...".

И любитель рогатого скота меня добил, когда я вернулся в камеру и все ему рассказал. Сплоховал ты, говорит, сделал он тебя, на что мне надо, чтоб ты скорей ушел, но они бы все равно никуда не делись - квартира им нужна, как же, так ли так, жить будешь в бараке, они б тебя еще через неделю отправили, ну, не самолетом, так воронком...

А может, поделом, подумал я тогда, чтоб не хвастался, очень уж просто кончились для меня эти полтора года тюрьмы?.. Да, чтоб не хвастался.

Я не знаю, что делать, сказал я, у меня нет выбора, выхода - понимаешь?.. Я думаю, думаю, у меня игровая голова, но... Нет, не получается. Так что прости меня. Ты о чем? - спросила она. Неловко говорить высокопарности, сказал я, но... Я могу только умереть или... Или отказаться от... Глупости, сказала она, помереть ты не можешь, это Бог решает: что ты говоришь - опомнись?! Но разве ты способен убить... любовь?

Я уже поминал ссылку - в самом начале, когда только-только задумался о музее, когда вспомнился тот - краеведческий, с бивнями мамонта и клыками моржа. Да, ссылка - особый разговор, и тяготы ее особые, прежде всего потому, что неожиданны, нежданны, особенно после бесконечных месяцев тюрьмы, когда уже понимаешь - навсегда, никогда ты отсюда не уйдешь, так и будут добавлять и добавлять к твоему сроку - срок новый, а потом еще и еще. После этапа чуть ли не через всю страну, в Сибирь с заездом на Север, после столыпинских клеток, собак и наручников... А тут - свобода, да такая, что ты и не видел, не знал: горы, горы - и верно, Швейцария! - реки, оглушающая тишина, воздух, как пузыри в стакане с нарзаном... Да, вспоминал я ссылку, когда только начал размышлять о музее - и оглушающую тишину, и воздух, как пузыри... Да хоть целый день, всю ночь просиди на берегу реки, на горе - да где ты такое мог увидеть?!

И вот проходит месяц, другой, третий... И тебя уже не найти на берегу реки, на горе, лежишь на своей койке, перед окном торчит гора - летом зеленая, зимой в снегу, ночью жарит луна, днем полыхает голубое небо, туча зацепилась за макушку горы... А тебе ничего того не надо - ни воздуха, как стакан нарзана, ни обжигающей воды в горной реке, да и... Даже книга, роман, подаренный тебе, а он гудит, сам говорит в тебе - да я уже писал его, как сумасшедший! Но нужно ли его записывать - а дальше что? Писать, прятать, а потом на чьи-то плечи - кто, каким образом, как его отсюда вывезут?..