Игорь Свинаренко - Наши люди

Сюжет его жизни очень ярок и контрастен: смертельно опасное происхождение (дед -- купец, папа -- белый офицер), хулиганское отрочество, фронтовая юность, трибунал, расстрельный приговор -- но штрафбат (причем он не любит слово "мужество", считая, что оно -- "для девочек"), тяжелая инвалидность -- но непрестанный тяжкий труд, та самая судьбоносная ссора с Хрущевым, дружба с самим Андроповым -- но в то же время конфликт со всем остальным КГБ, и своя, ничья больше позиция в искусстве и в жизни. Этой позиции он не оставил, предпочтя оставить СССР.

Мы встречались с Неизвестным не раз и подолгу беседовали -- и в России, и Америке. Родословная

-- Эрнст Иосифович, вы прекрасно выглядите для своих семидесяти лет. Человеку непосвященному ни за что не догадаться, что вы инвалид Отечественной войны, что у вас были тяжелые ранения -- вплоть до перелома позвоночника... Это потому, что у вас сильные гены?

-- Мне повезло, что во мне есть и русская, и татарская кровь, хотя я и еврей. Я, как и Ельцин, уралец. Дед мой был купцом на Урале, отец -- белым офицером, адъютантом у Антонова. Один мой дядя служил у Колчака, другой -- у Деникина. Когда пришли красные, они решили моих деда и отца расстрелять. Но бабка вспомнила, что при прежнем режиме дед тайно печатал в своей типографии коммунистические брошюры. Она тогда нашла бумаги, которые это подтверждали, и отнесла "товарищам". Те расстрел отменили.

-- Что вы думаете теперь про дедушку, который помогал большевикам?

-- Думаю, что дурак он был... Мой отец после гражданской спрятался в Сибири, вы-учился на врача и стал хорошим специалистом. До последних дней -а прожил он восемьдесят четыре года -- это был очень деятельный и сильный человек. Ничто не могло его сломить -- ни поражение белых, ни те опасности, которым он как офицер подвергался при коммунистах. Он был верен себе и оставался настоящим джентльменом, несмотря на все хамство окружения. Отец переодевался к обеду, повязывал галстук, ел вилкой и ножом даже тогда, когда весь обед состоял из кусочка хлеба, поджаренного на каком-то подозрительном масле.

-- Ваша мать надолго пережила отца, на десятом десятке выпустила книгу стихов.

-- Да, до такого возраста она сохранила удивительную ясность мысли. У нее сильные стихи:

День ото дня все суше мой язык,

И звуков гордых в горле не осталось.

В движениях замедленных сквозит

Суровость, одиночество, усталость.

Хорошо сказано! Вася Аксенов это назвал "шекспировскими строками". В России маме не удалось опубликовать свои стихи. Это все шло в стол. Там издавались только ее научно-популярные (она биолог) книжки. Только когда мама переехала в Америку -- после смерти моего отца, -- удалось напечатать книгу "Тень души". Иллюстрировал ее, кстати, я сам...

-- Кстати, об отцах и детях. У вас дочь, она тоже художница. Вы на нее влияете?

-- Когда я уехал, она была большой девочкой... В России я был слишком занят, чтобы заниматься дочкой вплотную. Но я могу гордиться тем, что она не повторяет путь родителей. Я не навязывал ей своего метода и своей ауры, она нашла в себе силы стать художником самостоятельным, даже несмотря на влияние родителей. Ее мама Дина Мухина -- известный скульптор, блистательный керамист, -- исключительно талантливый человек. Дочь могла поддаться влиянию отца или матери... Как-то я предложил ей устроить выставку вместе со мной -она не захотела... Может, она права! Ведь это был бы патронаж. Оля -хороший художник, и я это говорю не потому, что она моя дочь. Ей уже можно выставляться. Лучше всего в Скандинавии: она, как уралка, близка к северной школе, я знаю, а у меня ведь в Швеции музей и студия...

"Я перевел уголовную энергию

в интеллектуальное русло"

-- У меня буйный, необузданный темперамент. Когда я был мальчишкой, меня не звали драться стенка на стенку -- но вызывали, когда били наших. Я бежал, схватив цепь или дубину, а однажды и вовсе пистолет, -- устремлялся убивать. Я был свиреп, как испанский идальго. Но мне удалось перевести мою уголовную, блатную сущность и энергию в интеллектуальное русло. Если бы Пикассо или Сикейросу не дали проявить себя в искусстве, они бы стали самыми страшными террористами. Я знаю, что говорю, я ведь был с ними знаком. В юные годы -- мне было лет четырнадцать -- я начитался книг про великих людей и задался вопросом: как в этом циничном мире может выжить человек с романтическим сознанием? Я тогда решил на себе проверить, что может сделать человек, который отверг законы социума и живет по своим правилам. Солженицын поставил социальную задачу, а я -- личную. Мой лозунг -- "ничего или все". Или я живу так, как хочу, или пусть меня убьют. Не уступать: никому -ничего -- никогда! Я столько раз должен был умереть... Я и умирал; в жизни было столько ситуаций, из которых невозможно было выйти живым, я в те ситуации попадал потому, что ни от чего не прятался, -- но какая-то сила меня хранила и спасла. Я удивляюсь, что дожил до своих лет.