Григорий Свирский - На лобном месте

При тоталитарном режиме законы писания и чтения другие, чем в условиях свободы печати; Свирский учит иностранцев читать произведения своих современников-соотечественников; это нелегкое искусство -- им не владеют не только люди Запада, но и многие земляки автора. Григорий Свирский вместе с читателем медленно, внимательно, проникновенно читает русские книги прошедших лет, и они поворачиваются к нам незамеченной стороной. Каждый из писателей, о которых он толкует, открыл, оказывается, какую-нибудь из проблем эпохи. Многие наши западные друзья привыкли отворачиваться от советских романов: дескать, чего ждать от сервильных авторов, которые лишь иллюстрируют партийно-правительственные решения? Литература иллюстративная недостойна называться литературой. Так вот, Свирский демонстрирует нам одного за другим писателей, проникающих в глубь действительности и открывающих ее законы. Виктор Некрасов в первой же своей книге (1946) продемонстрировал не военную, а именно советскую, сталинскую тенденцию превращать живых людей в "винтики" и против нее взбунтовался. Вера Панова (в "Кружилихе") обнародовала черты "нового класса", того, о котором позднее так убедительно напишет Джилас. Вслед за ней Даниил Гранин ("Собственное мнение") "сорвал с нового класса последние покровы", показав "нравственное вырождение советской технократии". Василий Гроссман открыл социальное размежевание общества, Владимир Дудинцев -- характерный для режима "культ некомпетентности". Владимир Тендряков ("Ухабы") с небывалой беспощадностью обличает "враждебность руководящего слоя простому человеку"... Перечитайте вместе со Свирским этих авторов -- вы убедитесь в его правоте. Настоящие писатели не только далеки от сервильности, -- подвергаясь смертельной опасности, они честно выполняют свой долг перед обществом. Итог подбивают по той колонке, где стоят числа положительные, а не по той, где отрицательные или нули. Я мог бы сочинить другую, "Отрицательную историю советской литературы", и при этом рассматривал бы деятельность тех же авторов: написала же Анна Ахматова пошлые стихи о борьбе за мир. Осип Мандельштам -оду Сталину, Александр Твардовский -- лживые панегирики коллективизации, Александр Галич -- сценарий "Государственный преступник", Андрей Синявский -- ординарно-советскую диссертацию о "Климе Самгине". Но Григорий Свирский поступил справедливо: он восстановил честь нашей литературы. "Новый мир" для него важен не горькими уступками, на которые толкала необходимость выжить, а немеркнущей заслугой перед прозой, публицистикой, критикой нашей эпохи, открытием таких авторов, как Владимир Тендряков, Федор Абрамов, Георгий Владимов, Владимир Войнович, Борис Можаев, И. Грекова, Василь Быков, Степан Залыгин, Василий Белов, Валентин Овечкин, Александр Солженицын. (Ведь можно было бы и "Современник", журнал Пушкина и Некрасова, оценивать по пробелам или компромиссам -- это было бы вопиющим искажением истории).

Григорий Свнрский пересматривает устоявшиеся репутации, и почти всегда это делается убедительно. Мало кто знает спокойно бесстрашного, исполненного солдатской гордости исторического романиста Степана Злобина, или ослепительно талантливого, оставившего глубокий след в своем поколении критика Марка Щеглова, или неподкупного и мудрого Константина Паустовского, или неукротимого Владимира Померанцева. В каждом Свирский умеет увидеть личность незаурядную, в каждом оценить свойственный ему и только ему талант. Свирский не идеализирует Илью Эренбурга, не закрывает глаза на его уступки, слабости и даже пороки; но он радуется его бесстрашию в ту решающую минуту, когда отказ повиноваться Сталину и подписать антиеврейскую декларацию мог стоить жизни, и радуется мемуарам "Люди, годы, жизнь", искупающим многие прежние компромиссы. С другой стороны, Свирский, восхищаясь художественным творчеством Солженицына, не прощает ему опасно-узколобого национализма; под его пером Солженицын двойствен, трагически противоречив и все же един как личность и писатель. В книге Свирского каждый талантливый человек талантлив по-своему, зато все подлецы подлы одинаково. Он благородно великодушен по отношению к писателям, сохранившим преданность литературе, но безжалостен к тем, кого презрительно именует карателями. Читатель ~ не только западный -впервые увидит и литературных злодеев последнего тридцатилетия; Суров, Первенцев, Орест Мальцев, Сурков, Ермилов, Фадеев, Корнейчук, Карпова, Лесючевский, Эльсберг, Дымшиц, Василий Смирнов -- их не так мало, этих "тормозов" нашего литературного развития, преданно служивших своему цека, который обеспечивает их визами за границу и похоронами с оркестром.