Григорий Свирский - На островах имени Джорджа Вашингтона

Я глядел на бесноватых мам и бабушек, и на меня нисходило праздничное умиротворение. Поведение болельщиков было естественным, понятным каждому. Они, черт возьми, все нормальные люди. Клики и поцелуи объяснимы, что делает уж вовсе необъяснимым вчерашнее явление волхвов. Тут -- нормальная жизнь, там -- какая-то темная игра.

Разъезжались, как с семейного праздника. Обнимались, хохотали, некоторые приглашали друг друга в гости. Я глядел, как Том усаживает трех своих футболистов в огромный старенький "бьюик", и думал, что он в конце концов меня поймет, не может не понять. Он был, как и я, на флоте, воевал, терял друзей. Учил в армейском Монтерее русский язык, словом, честный парень. Я оставил сотни таких парней на дне Баренцева моря. И напрасно княгиня его костит, никуда он не лез. Взлетел русский спутник в небеса, студенты валом повалили на русские факультеты, Тому предложили преподавать. Деньги хорошие. Не отказался. А кто бы отказался? Розовых он терпеть не может. Нет,Том меня поддержит, сомнения нет...

Вернулся в университет успокоенным. На другое утро зовут к Тому, "на мостик", как окрестили студенты его кабинет. Волхвы улетали, и Том пригласил их к себе на прощальное "парти".

-- Они будут себя плохо чувствовать без "крези рашен", -- Том расхохотался. -- Моя жена и я приглашаем. Да! Русские привычки отставить, бутылку не приносить. Все!

В отель я вернулся часа в три. Жара изнуряла. Тропики. Да и шесть часов занятий сказались... С ходу сбросил одежду, погрузился в ванну. Ванна в моем номере в два человеческих роста. Семейная, как мне объяснили. Лежу и думаю, как бы не утонуть.

Мысли горькие. Вспомнил Аркадия Белинкова, которого гебисты на следствии топтали сапогами. По вечерам мы гуляли с ним возле наших домов. Едва обходили клумбу, Аркадий заваливался на меня, и я тащил его домой, где верная Наталья ждала нас со шприцем для укола... Сумел удрать Аркадий от писательских гебистов в Штаты, радовался -- спасен. Советские прокуроры его не доконали, тюремщики не добили, а тут, на воле, налетели вороньем розовые, заклевали до смерти...

Эх, да разве одного Аркадия они заклевали? Кто, кроме Андре Жида, заклеймил сталинщину? Два-три славных имени, и только... До "Архипелага Гулага" отметались почти все правдивые книги, высмеивались фантастические факты, о которых рассказывали жертвы. Писателя Марголина, честнейшего человека, храбреца, вырвавшегося из Гулага, объявили в Израиле лжецом, отдали под суд, на котором член ЦК Французской компартии защищал сталинские "исправительные" лагеря...

Воронье! Теоретически диктатуру отвергали, а практику приняли. С почтением и даже восторгом приняли. От бараньей слепоты? Глупости? Вряд ли! Все знали, да только "победителей не судят... " Воронье!..

Распаленный своими мыслями, я перестал придерживаться за край ванны и... захлебнулся, забулькал. Вскочил на ноги, растерся кое-как, размышляя о том, как лучше волхвам сегодня врезать между глаз...

По счастью, отыскал в университетской библиотеке нужные журналы, сделал с нескольких страниц копии. Пусть выгонят, но я им юшку пущу, стервятники проклятые. "Всеобщее равенство перед законом" в тридцать седьмом году... Ну-ну, орелики!..

К двадцати ноль-ноль, как предписано, отправился к Тому Бурда.

Только вышел из отеля -- идет, горбится Гога Кислик, бывший московский журналист, унылый весельчак, которому я подарил недавно свою книгу о литературе "На Лобном месте" с дарственной надписью: "Самому веселому гангстеру на островах Джорджа Вашингтона". В Москве Кислик заведовал юмором и сатирой в "Литгазета", здесь устроился в журнале на меловой бумаге "Наш остров всем островам остров". Журнал рекламный, для России, работа, как говаривал Кислик, не пыльная, а денежная. Гога шел, как и я, к Тому, не то хотел взять интервью у знаменитых гостей, не то получил приглашение на "парти". Обрадовался я Кислику: свой человек в Гаване, понимает все с лету. Рассказал ему о своем замысле. Он остановился, задрав голову и открыв рот, словно его вдруг закопали по шею.

-- Ста-арик, -- пропел он изумленно. -- Ты-таки действительно крези рашен! Том зря не скажет. Ты что, не помнишь притчу, рассказанную Александром Галичем? Человек, которому есть куда бежать, еще человек. Человек, которому бежать некуда, уже не человек. Тебя, извини, вышибли из Се Се Ре, куда ты побежишь теперь? К жене в Канаду? Декламировать Сергея Есенина: "Лечу и встречным звездочкам кричу: "Правей!.." Старичок, суши сухари!.. Ты это постигаешь? Слушай, старичище! Я тебя люблю, к тому же не хочу коротать свои дни на этом прекрасном острове в одиночестве. Не дури!.. Слушай, давай все переиграем. Ты даришь великой княгине фотографию ее имения, отыскал я в нашем архиве редчайший снимочек, она будет тебя боготворить... Это не все, старик! -- Он схватил меня за руку, чтоб я не исчез. -- Подари Тому Бурда его ракетоносец, в любом игрушечном магазине ракетоносцев навалом, посади верхом на этот крейсер куклу, похожую на Тома, поднеси этому хрену в день ангела. Юморком их, старый скандалист, юморком!..