Алексей Писемский - Комик

– Я докладывал ведь вам: необыкновенный, говорят, актер.

– Это видно даже по любви его к искусству. Представьте себе, только что я намекнул о театре, побледнел даже весь как полотно, глаза разгорелись и говорить уж ничего не может.

– Скажите, пожалуйста! Ну, да, впрочем, и честь для него велика – из каких-нибудь писарей быть приглашену в благородное общество – и это не безделица.

– Конечно. Приезжайте обедать.

– Клеопатра Григорьевна очень больна.

– Ну, что же такое? Вы не поможете.

– Конечно, Аполлос Михайлыч, – приеду-с.

От Вейсбора Дилетаев проехал к Матрене Матвевне, о которой я уже упоминал и с которой у него, говорят, что-то начиналось. По его назначению, она должна была играть в его комедии маркизу, а в «Женитьбе» сваху.

При всех своих свиданиях Аполлос Михайлыч с Матреной Матвевной имели всегда очень одушевленную беседу, потому что оба они любили поговорить и даже часто, не слушая друг друга, торопились только высказать свои собственные мысли.

Едва только гость появился в зале, где сидела Матрена Матвевна, сейчас же оба вместе заговорили.

– Вхожу в храм волшебницы, с преклоненными коленами, с мольбою и просьбою, – произнес Аполлос Михайлыч.

– Это я знаю… все знаю… согласна и рада!.. Извиняюсь только, что вчера не могла приехать, потому что была в домашнем маскараде.

– Вы еще похорошели, Матрена Матвевна.

– А вы еще более стали льстец!

– Нет, какой я льстец – старик… хилый… слабый… я могу только в душе восхищаться юными розами и впивать их дыхание.

– Не старик, а волокита, льстец и повеса.

– Не верю, не верю обетам коварным, а буду умолять вас принять на себя роли, которые вы, конечно, превосходно сыграете, потому что отлично играете стариками. Я их сам для вас перепишу.

– Давайте, я все выучу и сыграю. Когда вы состареетесь?

– Я уж и теперь старик!

Матрена Матвевна покатилась со смеху.

– Ха, ха, ха… Он старик! Актер… поэт… он старик! Совсем все устроили?

– Почти совсем.

– Дарья Ивановна была?

– Да, – вчера была.

– Она играет?

– Должна.

– Она влюблена в вашего Мишеля.

– Она замужем.

– Что ж такое! Ах, каким постником притворяется, а сами что делаете?

– Я вдовый.

– Ну да, конечно, это оправдание. Отчего Фанечку не выдаете замуж?

– Женихов нет!

– Ну, что это вы говорите, – выдавайте!.. Право, грешно так девушку держать.

– Я, с своей стороны, согласен хоть сейчас; но никого в виду нет.

– А Рагузов! Она вам, право, связывает руки.

– Конечно, но он не сватается, да и чужды они как-то очень друг друга; может быть, теперь сблизятся. Он будет читать «Братья-разбойники», – пресмешной человек… О чем вы задумались?

– Так, что-то грустно… Что моя жизнь? Хожу, ем, сплю и больше ничего.

– От вас зависит…

Матрена Матвевна усмехнулась.

– Отчего ж от меня?

– Вы не любите стариков.

– Напротив, я только и люблю мужчин пожилых лет.

– Приезжайте-ка к нам обедать.

– Обедать?.. Хорошо.

Дилетаев начал прощаться. Хозяйка подала ему свою белую и полную ручку, которую тот поцеловал и, расшаркавшись, вышел молодцом. Отсюда он завернул к Никону Семенычу, которого застал в довольно странном костюме, а именно: в пунцовых шелковых шальварах, в полурасстегнутой сорочке и в какой-то греческой шапочке. На талии был обернут, несколько раз, яхонтового цвета широкий кушак, за которым был заткнут кинжал. При входе Аполлоса Михайлыча он что-то декламировал.

– Разбойник! Совершенный разбойник! – проговорил тот.

– Я всю ночь все обдумывал: надобно большое искусство, чтобы вышло что-нибудь эффектное, – говорил хозяин, протягивая руку.

– А костюм-то разве не эффектен? Да вы, мой милый, поразите всех одною наружностию.

– Мне хочется кое-что к поэме прибавить.

– Прибавляйте, пожалуй.

– Именно, прибавить в том месте, где говорится:

Я переделал так:

Это будет сильнее.

– Чудесно! Право, чудесно!.. Какого, батюшка, сейчас актера достал я, – чудо! Приезжайте обедать.

– Не знаю, поутру можно ли. Я думаю много переменить в пиесе.

– Ну, хоть вечером.

– Вечером буду.