Иван Шмелев - Том 7. Это было

Живи он ныне, он сумел бы ответить на клевету, которой так щедро обливали русское Добровольчество – и свои, растерявшие чувство родины, и многие европейские «витии». Он был бы с вами, Добровольцы, – вашим Певцом чудесным. Украсьте же ваше знамя лавровым венком в честь Гения! Он, его дух бессмертный, смотрит на вас оттуда, как на друзей, как на сынов России, и посылает привет заветный в тяжкие наши дни:

Январь, 1937

Париж

(Доброволец. 1937. Февр. С. 1)

Пушкин, – сказал Достоевский в московской речи на торжествах открытия памятника великому поэту, – «преклонился перед правдой русского народа».

Что же это за правда? – А вот, самый тот путь, принятый нами от купели, – нести в мир Правду, всех и вся примиряющую, Божиим святить мир. Эту правду раскрывали Гоголь и Достоевский. На ней строил свою систему Вл. Соловьев.

Эту правду Пушкин носил в себе… Она зрела в его творениях, шептала ему во вдохновенности, – родная его Муза! – и он проникался ею, «веленью Божию послушный». Она взывала в нем в ту «болдинскую» осень 1830 г. – осень великого томленья. И его страстный призыв в «Заклинании» – «ко мне, мой друг, сюда, сюда!..» – не страсти зов, а страстного томленья, искания гармонии, опоры, которые уходили от него. «Скучный шепот» тревожит его в бессоннице, рождает беспокойство духа, подавленного «жизни мышьей беготней»… – как бы чувствуется ему касание «иного мира».

Эта миссия наша – пронизать мир Божией Правдой – инстинкт нашего бытия. Ныне мы на распутье, и вот, дается нам укрепление – «заветная встреча» с выразителем нашей сущности: мы поминаем Пушкина, поминаем великую утрату…

Вспомним слова Гоголя – «Пушкин – явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа». По слову Гоголя, «в Пушкине как бы показано, каким мог бы стать русский человек через двести лет».

Своим поражающим духовным ростом Пушкин как бы знаменует грядущий рост русского человека: полуафей, жадный к культуре европейской, бунтарь, он зреет, мудреет, углубляется, приникает к родной стихии, проникается творчеством народа, тянется к самобытности, патриот, государственник, черпает от Святого Слова, глубоко пускает корни в родную почву… Дуэль и – смерть. Пушкин не весь раскрылся.

Гоголь и Достоевский скрещивают на нем видения свои, как бы указуя: «вот центр, глядите и познаете».

Достоевский сказал еще: «Пушкин умер в полном развитии своих сил и, бесспорно, унес с собой в гроб некоторую великую тайну. И вот, мы теперь без него эту тайну разгадываем». Так ли это? «Тайны» Пушкин не унес с собой: он ее нам оставил, собой оставил. И мы разгадываем ее, раскрывая и познавая его наследство. И эта, поминаемая ныне «полуто-равековая» с ним «встреча» – не знаменательна ли?

Да кто же, что же такое – Пушкин? Пушкин – все наше бытие, «самостоянье» наше. Пушкин – Россия наша, от первого глагола Летописца – до последнего слова прерванной Истории Российской. Пушкин, это – не разрешенный еще вопрос, им же поставленный:

Почему все мы любим Пушкина, и многие – бессознательно? И это, может быть, лучше, что бессознательно, зато непосредственно и крепко. Не потому ли, что в нем все отвечает какому-то властному в нас инстинкту? От него идет как бы ток, как от чего-то очень огромного. В нем включено как будто все – для всех нас: веет от него стихией, которая проникает нас и живит.

Пушкин – не гениальная случайность литературы русской, а «явление чрезвычайное», – сказал Гоголь, – «пророческое»! – добавил Достоевский. Он как бы предуказан нам в судьбе нашей, – показать, на какие высоты может подниматься русский гений. Он – знамение нашей духовной сущности.

Тайна Пушкина – для нас, ныне: в очистительной встрече нашего духа с ним, в очищающем пламени его, которое он «вдвигает» в отверстую нашу грудь: