Борис Зайцев - Том 1. Тихие зори

Александр Блок, судя по его записной книжке, прочитал «Рассказы» Зайцева в вагоне поезда, возвращаясь из Москвы в Петербург 20 апреля 1907 года. Свое впечатление он записал так: «Зайцев остается еще пока приготовляющим фон – матовые видения, а когда на солнце – так прозрачные. Если он действительно творец нового реализма (в каковые его уже зачислила критика. – Т. П.) то пусть он разошьет по этому фону пестроту свою» [8] Блок А. Собр. соч.: В б т. Т. 5. М., 1982. С. 115. .

К оценке рассказов Зайцева Блок возвращается еще дважды – в статьях «О реалистах» и «Литературные итоги 1907 года», опубликованных в «Золотом руне». В первой он уважительно замечает: «Есть среди „реалистов“ молодой писатель, который, намеками, еще отдаленными пока, являет живую весеннюю землю, играющую кровь и летучий воздух. Это – Борис Зайцев. Единственную пока книжку его рассказов можно рассматривать как вступление к чему-то большому и яркому» [9] Блок А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 5. М.; Л., 1962. С. 124. .

Эту же надежду высказала и Зинаида Гиппиус: «Борис Зайцев, хотим надеяться, – еще в будущем», предварив этот вывод критическими замечаниями, но и похвальным отзывом. В частности, таким: «Язык простой и круглый, современный – но без надрывных изломов, а действительно живописный, иногда очень яркий. Так видел бы природу современный Тургенев» [10] Весы. 1907. № 3. .

Десятки книг выйдут у Зайцева в будущем, сотни похвальных отзывов прочитает он о себе потом, но незабываемым событием останется для него первый скромный сборник из девяти рассказов, оформленный такой же восходящей звездой, как и он сам, – Мстиславом Добужинским.

В годы между российскими революциями, считавшиеся временем «мрачной реакции», «литература, поэзия (в особенности), религиозно-философское кипение – все это находилось в бурном и обильном подъеме, – напишет Зайцев об этом времени. – Возникали „течения“, возникали писатели, поэты, издательства. Напряжение было большое и творческое». Зайцев становится завсегдатаем, помимо «Среды», еще и Литературно-художественного кружка, собиравшегося сперва в скромном помещении в Козицком переулке, а затем переселившегося в роскошные апартаменты дома Востряковых на Дмитровке (зал на шестьсот слушателей, читальни с библиотекой в двадцать тысяч томов). «Это была некая кафедра литературная предреволюционных лет. Сколько бурь, споров, ссор, примирений, сколько ночей наверху в ресторане… – это молодость моя, уже определившаяся, уже литературная и более легкая», – писал Зайцев.

В эти же годы вошел в его жизнь и Петербург, где он бывал теперь довольно часто, главным образом по делам «Шиповника». От переполненности впечатлениями Зайцев спасался в отцовской усадьбе в деревне Притыкино – «что в 70 верстах от Ясной Поляны Толстого». Здесь, в уединении, написаны многие сотни страниц произведений, которые станут событиями литературной жизни: повести «Аграфена» (1907) и «Спокойствие» (1909), пьеса «Усадьба Ланиных» (1911), с успехом ставившаяся в сезон 1915 и 1916 годов в московском театре Корша, рассказы «Студент Бенедиктов» (1912), «Грех» (1914), «Изгнание» (1914), «Мать и Катя» (1914), «Маша» (1916).

Вячеслав Иванов, прочитав «Аграфену», тотчас пригласил гостившего в Петербурге автора к себе. Началось спокойное и благожелательное «учительство». «Тут и почувствовалось, – рассказывал Зайцев, – насколько предан этот человек литературе, как он ею действительно живет, какая бездна у него понимания и вкуса. Я был молод, но не гимназист, а уже довольно известный писатель, но чувствовал себя в этот вечер почти гимназистом. Не таким, однако, кому инспектор долдонит что-то начальственное, а как младший в руках благожелательного, много знающего, но не заискивающего и не боящегося говорить правду старшего. Трудно вспоминать больше чем через полвека, что именно он говорил, но вот это впечатление благожелательного наставничества, не обидного, сочувственного и не дифирамбического, видящего и свет и тени, так и осталось в душе». Впоследствии, готовя «Аграфену» для переиздания в белградском однотомнике «Избранные рассказы» (1929), Зайцев внес в нее существенные исправления. Не под влиянием ли той далекой встречи в «Башне» В. Иванова?

Необычная по замыслу и художественному исполнению повесть первоначально вызвала в печати «и бурные похвалы, и бурную брань». Но победило мнение, что «повесть „Аграфена“ все-таки остается обаятельно прекрасной по своей форме, своим тихим, спокойным, надземным тоном». В ней есть «подлинное мистическое настроение, важное и серьезное, столь понятное и родное для темной крестьянской души» (М. Морозов) [11] Литературный распад. Критический сборник. Кн. 2. СПб., 1909. С. 142–143. . «В грустную историю Аграфены автор как бы вдохнул частицу мировой жизни. Повесть словно раскрывает перед читателем книгу бытия, дает возможность ощутить стихию жизни, вспомнить, а может быть, и увидеть в новом свете собственные переживания»; «это вдохновенная поэма – симфония на тему о человеческой жизни, написанная так свободно, что кажется импровизацией» (Е. Колтоновская) [12] Колтоновская Е. А. Новая жизнь. Критические статьи. Поэт для немногих. СПб., 1910. С. 77–79. .