Андрей Тарковский - Сценарий фильма 'Зеркало'

39

он совсем другой. Лимонный какой-то... У меня в Бильбао никого не осталось, вы же знаете... Один дедушка - боже мой, у него табачная лавка, так он смотрит на меня, как на нищего. Сам звал и сам же боится написать на меня завещание. Вы бы посмотрели на него - это просто разбойник. Хотя ему уже девяносто лет. А старухи так и сидят перед дверями на табуретках. Единственное ласковое слово в нашем доме я услыхал от старухи Аррилагой. "Вы будете похожи на свою мамашу, располнеете к сорока годам..." А мне уже сорок шесть. - Нет, сейчас живут лучше. В общем, неплохо... туристы, немцы западные, американцы. Ты ведь знаешь, мы видели Гомеса, футболист, у него машина. Но я бы не смог так жить... Он подает мячи на тренировках, вроде как у нас мальчишки на "Динамо"... - А вино... Разве это вино!.. Это Мытищинский плодоовощной комбинат. В СанСебастьяне в каждом кафе написано: "О политике не говорите, а когда уходите, платите..." Да, конечно, говорят... Видел, видел Долину Павших. Крест в полтораста метров... Грандиозно выглядит. А в соборе, под мозаикой восемьдесят тысяч... - Восемьдесят пять... - Восемьдесят пять тысяч республиканцев. - Там же не только республиканцы, но и мятежники, франкисты. Это вообще памятник гражданской войне. - Но строили его политзаключенные. Как рабы. Девятнадцать лет строили... - А Матео по-прежнему пишет там стихи для листовок. Говорят, он в подполье. - Странное ощущение в первое утро. Еще не открыл глаза, а в уши лезет испанская речь. Только испанская... Все окна открыты, базарный день... И голоса, голоса... Так медленно, не торопясь, они идут на базар. Я уткнулся в подушку, чтобы не слышать, как будто ничего не было. Мне девятнадцать лет, мать пошла на базар за зеленью... Женщина с распущенными волосами резко встала, отвернулась, замерла на секунду

40

и бросилась прочь из кафе. Один из мужчин побежал за ней. - Лючия, Лючия! - кричал он, не обращая внимания на оборачивающихся людей. - Что с тобой?.. Ну, перестань, перестань. Ты думаешь, мне не хочется зареветь? Лючия! Женщина уткнулась лицом в его плечо. Он был небольшого роста, лысоватый, и она рослая и красивая женщина. - Мы не могли бы жить там, - продолжал он. - Это уже другое. Это, в общем-то, воспоминание... Ну давай поговорим, скажи что-нибудь, только не плачь... У нас дети, которых ничего не связывает с Испанией. Но мы здесь свободные люди, мы давали с тобой клятву, тогда, детьми... Помнишь?.. Что мы вернемся. - Когда, когда? - смогла только выговорить Лючия. - Ну хорошо, уезжай тогда в Мадрид, вдруг закричал он. - Уезжай! Куда ты пошла? Лючия решительно двинулась к очереди, ожидающей открытия мехового магазина. - Куда ты мчишься как угорелая? - Я заняла очередь. У Алонсо нет зимней шапки. Говорили, будут после обеда... Некоторое время они стояли в толпе молча, потом Лючия тихо сказала, отвернувшись: - Не могу... И уехать не могу, и... - Но мы же поклялись... поклялись вернуться в Мадрид... В наш Мадрид... В наш... Он произносил эти слова, как заклинание, не обращаясь ни к кому, кроме себя. Они звучали и как вопрос, и как суть смысла всей их жизни.

Не торопясь разворачивался к Одесскому причалу теплоход "Орджоникидзе", испанские пионеры облепили поручни, окна, надстройки корабля. Марш интербригад звучал и на палубе, и на пристани. Никогда не затихающий марш...

И снова я иду мимо разрушенной баньки, мимо редких деревьев по Завражью. Все так же, как и всегда, когда мне снится мое

возвращение. Но теперь я не один. Со мной моя мать. Мы медленно идем вдоль старых заборов, по знакомым мне с детства тропинкам. Вот и роща, в которой стоял дом. Но дома нет. Верхушки берез торчат из воды, затопившей все вокруг: и церковь, и флигель за домом моего детства, и сам дом. Я раздеваюсь и прыгаю в воду. Мутный сумеречный свет опускается на неровное травянистое дно. Мои глаза привыкают к этой полумгле, и я постепенно начинаю различать в почти непрозрачной воде очертания знакомых предметов: стволы берез, белеющих рядом с развалившимся забором, угол церкви, ее покосившийся купол без креста. А вот и дом... Черные провалы окон, сорванная дверь, висящая на одной петле, рассыпавшаяся труба, кирпичи, лежащие на ободранной крыше. Я поднимаю голову и ищу поблескивающую поверхность воды и сквозь нее тусклое сияние неяркого солнца. Надо мной проплывает дно лодки. Я развожу руками, отталкиваюсь от подавшейся под ногами проржавевшей крыши и всплываю на поверхность. В лодке сидит моя мать и смотрит на меня. И у нас обоих такое чувство, словно мы обмануты в самых своих верных и светлых надеждах. Неторопливая, трепетная радость возвращения медленно, словно кровь у смертельно раненного, вытекает из нашего сердца, уступая место горькой и тоскливой опустошенности. До нас долетает низкий и хриплый гудок парохода... Не стоило приезжать сюда. Никогда не возвращайтесь на развалины - будь то город, дом, где ты родился, или человек, с которым ты расстался. Когда построили Куйбышевскую ГЭС, Волга поднялась, и Завражье ушло навсегда под воду...