Александр Шеллер-Михайлов - Вешние грозы

— А, это вы! Здравствуйте!

Я протянул ему руку. Его рука была холодна. Он, как мне показалось, как-то странно смотрел на меня.

— Мы, значит, и здесь соседи, — произнес я и вдруг почувствовал сильное смущение, точно боясь, что он заподозрит меня в соглядатайстве.

— Тут моя первая жена похоронена, — пояснил он.

— Значит, я вас здесь и видел, потому и говорил, что мы где-то встречались, — проговорил я.

— Да? — вопросительно произнес он, всматриваясь в меня по-прежнему. — Но это было так давно, лет семнадцать тому назад…

— Ваше лицо легко запомнить, — пояснил я.

Он едва заметно, горько усмехнулся, продолжая глядеть на меня холодным, пристальным взглядом. Только тут я вспомнил его слова о жажде людей залезать в чужую душу. Мне стало досадно на себя.

— Так вы говорите, что мое лицо легко запомнить? — сказал он.

Потом прибавил:

— Особенно тогда, когда в этом лице видишь не просто лицо человека, а лицо убийцы жены…

В его тоне мне послышалось что-то вроде упрека мне. Вглядываясь в меня, он, кажется, заметил, что я покраснел и смутился.

— Вот вас, кажется, удивляло, что я сторонюсь от людей, — сказал он грустно, — а теперь вы видите, что я имею основания сторониться от них: им стоит хоть смутно узнать о моем прошлом, чтобы у них явилось желание выслеживать меня, вторгнуться в мою душу…

Мне было тяжело, стыдно сознавать, что он прочитал в моей душе мои тайные помыслы.

— Я вовсе не желал… — начал я растерянно и в то же время раздражительно.

Он холодно перебил меня.

— И случайно пришли сюда именно сегодня? — спросил он, смотря мне прямо в глаза. — Полноте!

И тут же совсем мягко прибавил:

— Простите меня за эти слова. Я дорогой ценой купил право говорить так. Семнадцать лет тому назад я пережил, испытал на себе травлю людей. Это была травля падшего, побежденного. Как я остался тогда жив — я не знаю. Меня спасла только память о ее любви, — он указал на гроб, — и моя любовь к ней.

Я широко открыл глаза.

— Да, — повторил он твердо, — меня спасло только то, что я знал, как она любила меня и как я любил ее.

И, оборвав речь, он быстро в волнении проговорил:

— Сюда идут моя жена и мои дети… Когда-нибудь я расскажу вам все, без них… А теперь…

Я поспешно удалился со своей могилы, не закрыв даже двери решетки, торопясь свернуть в другую сторону, чтобы не встретиться с женой и детьми Иванова. Я почувствовал, что мое присутствие здесь смутило бы их. У меня было скверно на душе; этот человек, очевидно, много перестрадавший, дал мне хороший урок. Жажды узнать его прошлое, познакомиться поближе с его настоящим не было теперь и следа; было одно желание никогда более не встречаться с этим человеком, который уличил меня в противном для него поползновении порыться в чужой душе, порыться затем, чтобы найти там нечто грязное и порочное.

Раз вечером я сидел у себя в кабинете, когда в прихожей послышался звонок.

— Барин дома? — раздался вопрос.

— Дома-с, — ответил мой слуга.

— Доложи, что Николай Николаевич Иванов желает их видеть.

Я почувствовал, что к моему лицу прилила кровь, и первою моею мыслью была досадливая мысль о том, зачем я не предупредил лакея, что Иванова не следует принимать. Но сделанного не переделаешь, и я постарался овладеть собою. Я поднялся с места и пошел навстречу нежданному гостю.

— Не ждали? — спросил Иванов, пожимая мне руку.

— Не ждал, признаюсь откровенно, но очень рад вам, — ответил я и, пожав в свою очередь его руку, провел его в кабинет.

— Никого не ждете? Не отрываю от работы? — спросил он.

— Нет, нет, я вполне свободен, — сказал я.

— У меня, во-первых, есть до вас большая просьба, — пояснил он, садясь в кресло: — нужно посоветоваться с вами, как с учителем, насчет моих мальчугаков, а во-вторых, нужно же отдать долг, числящийся за мной.

По его лицу скользнула чуть заметная усмешка.

— Долг? — спросил я.

— Ну да, исполнить обещание, данное вам десятого октября, — пояснил он.

Я смутился и торопливо ответил:

— Не бередите старой раны. Я чувствую, что я…

Он не дал мне договорить и заметил, дотрогиваясь по-приятельски до моей руки:

— Не оправдывайтесь! Я вас не думаю винить; все люди, как люди. Но вас за лето я искренно полюбил, и потому мне было бы приятно, чтобы вы узнали все, а потом… потом, может быть, вы найдете, что мы можем просто и дружески сблизиться между собой. Я со своей семьей здесь живу, как в пустыне, а вы были бы желанным другом нашего дома. Сходиться с первыми встречными я не намерен, но и нельзя же жить здесь, в Петербурге, совсем отшельником. Я говорю с вами откровенно. Впустить кого-нибудь к себе в дом с улицы я не решился бы. Сблизиться с вами, прежде чем вы узнаете, с кем вы сближаетесь, я тоже считаю невозможным, конечно, не для себя, а для вас. Потому я и считаю нужным рассказать вам все.