Как мало надо для счастья. Я не один - и я ликую, в душе, разумеется.
- От всей роты - пятеро...
- Шестеро, - бодро поправляю я.- Небаба мой выскочил на порыв.
- Прощупай давай, может, он уже того...
- "Клевер"! "Клевер"! Нету. А что-то долго. Далеко, видно, обрыв.
Гаврилов уселся возле меня, но сразу же поспешно встал, перешел на другое место. Он увидел в тупичке лейтенанта Мохнатова, бодающего простоволосой головой землю.
- У меня Петька Губин, второй номер, тоже с ума помаленьку сходит. Молитвы вслух читает: "Спаси, господи, люди твоя..." А может, все люди на земле сбесились, Петька-то из нас самый нормальный? - Гаврилов помолчал, подолбил каблуком ямку. - "Спаси, господи, люди твоя..." А из пулемета играет. Там тоже ведь не чурки падают. - Снова помолчал и с тоскливым, злым убеждением закончил: - Смирным жить на земле нельзя!
В стороне в траншею посыпалась земля, донесся влажный всхлип, и кто-то черный, взлохмаченный бескостно свалился вниз, дернулся, поерзал и затих. Доносилось только тяжелое, со всхлипами дыхание.
Гаврилов медленно-медленно поднялся, вздохнул:
- Оттуда.
Поднялся и я.
Он натужно, со всхлипами дышал, лопатки двигались под бурой гимнастеркой, немолодая, в морщинах коричневая шея.
- Эй, милок, ты ранен? - спросил Гаврилов.
Гость о т т у д а с усилием пошевелился, сел - черное лицо, яркие, почти обжигающие белки глаз, синие бескровные губы. Разлепив губы, сказал с влажным хрипом:
- Не знаю.
- Кто еще остался там живой?
- Не знаю.
- Может, ранен кто - вытащить?
- Не знаю.
Однако мучительно задумался, на пятнистом лбу проступила тугая вена, заговорил:
- Взводного нашего видел... Дежкина... Ползет, а ног-то нету. Ползет, а в лице-то ни кровиночки... Дайте пить, братцы.
Но тут я увидел еще одного - вынырнул в глубине траншеи из-за поворота, захромал к нам. По сутуловатой осаночке узнал - Вася Зяблик. Он вел себя очень странно - пробежит с прихрамыванием пять шагов и, судорожно барахтаясь, вылезает наверх, вглядывается куда-то в даль, спрыгивает вниз, а через пять шагов снова лезет... Весь какой-то скомканный, перекошенный, штанина брюк разорвана, без каски, без автомата, недоуменно торчат уши на пыльной плюшевой голове.
- Это ж он, сволочь! Это ж - он! - заговорил изумленным речитативом. Жив, сука!
И тут же полез наверх, вытянул шею, раскрыл рот, насторожил торчащие уши.
- Так и есть! Он!.. Идет себе... Глядите! Глядите! Он!..
И мы с Гавриловым тоже полезли вверх.
Степь. Она все та же, тусклая, ржавая, пустынная, устремленная к небу. Она нисколько не изменилась. Отсюда не видно на ней воронок, не видно и трупов.
По этой запредельной степи шел одинокий человек... во весь рост. По нему стреляли, видно было - то там, то тут пылили очереди. Он не пригибался, вышагивал какой-то путаной, неровной карусельной походкой, нескладно долговязый, очень мне знакомый.
- Жи-ив! Надо же - жив!.. Всех на смерть, а сам - жив! - изумлялся Вася Зяблик лязгающей скороговорочкой.
- Заговорен он, что ли? - спросил Гаврилов.
- Дерьмо не тонет... Но ничего, ничего! Немцы не шлепнут, я его. За милую душу... Небось...
- Брось, парень, не кипятись. Покипятился вон - и роты как не бывало.
- Он лейтенанта шлепнул! За лейтенанта я его... Небось...
- Жив останется - для него же хуже.
Перед нашим бруствером, жгуче всхлипывая, срубая кустики полыни, заплясали пули. Мы дружно скатились на дно траншеи. Это приближался младший лейтенант Галчевский, нес с собой огонь.
Он неожиданно вырос над нами, маленькая голова в просторной каске где-то в поднебесье. Визжали пули, с треском, в лохмотья рвали воздух, а он маячил, перерезая весь голубой мир, смотрел на нас, прячущихся под землю, отрешенно и грустно. Серенькое костлявое лицо в глубине недоступной вселенной казалось значительным, как лицо бога. Затем он согнулся и бережно сел на край траншеи, спустил к нам свои кирзовые сапоги.
Мы стояли по обе стороны его свесившихся сапог и тупо таращились вверх.
- Вот я... - сказал он и вдруг закричал рыдающе, тем же голосом, каким звал роту в атаку: - Убейте меня! Убейте его!.. Кто ставил "Если завтра война"!.. Убейте его!!
Мы завороженно глядели снизу вверх, ничего не понимали, а он сидел, свесив к нам сапоги, рыдающе вопил:
- Уб-бей-те!!
Вася Зяблик схватил его за сапог, рванул вниз:
- Будя!..
- "Клевер"! "Клевер"!.. - склонился я над телефоном.
Немота. Я положил трубку и полез наверх.
Небаба лежал всего в десяти шагах от траншеи, зарывшись лицом в пыльную полынь, отбросив левую руку на провод, пересекавший степь. Чуть дальше на спеченной земле была разбрызгана воронка - колючая, корявая звезда, воронка мины, не снаряда.
Читать дальше