Владимир Тендряков - Рассказы радиста

Владимир Федорович ТЕНДРЯКОВ

РАССКАЗЫ РАДИСТА

"Я НА ГОРКУ ШЛА..."

Давно вышли из строя старушки 6-ПК, про которых радисты говорили: "Шесть-пэка натрет бока", - полк получил новые радиостанции. Меня назначили начальником одной из них.

Есть начальник, есть поблескивающий ручками на панели управления благородно-серый инструмент 12-РП в двух упаковках. Не хватало лишь подчиненного штата.

Положено три радиста, но где там три... Сняты с полевых кухонь помощники поваров - меняй черпак на винтовку, иди в роту, окапывайся, стреляй. А помощника-то повара радистом не поставишь.

Хожу в начальниках, оглаживаю рацию, надоедаю своему непосредственному начальству - командиру радиовзвода лейтенанту Оганяну:

- Даешь штат!

- Обещают.

- Троих?

- Одного.

- Ну, двоих выхлопочи.

Оганян молчит, напускает на себя значительность. Он и сам хотел бы троих. Одна надежда - Оганян упрям, авось переупрямит.

Не вышло.

У нашей землянки появляется парень - плотноват, плечист, с вылравочкой бывалого вояки, лицо кругло и румяно, как домашний пирог, и по всему лицу от уха до уха растеклась улыбка - предел добродушия, - чуть-чуть приправленная снисходительностью. Улыбается, словно говорит: "Не тушуйся, я - парень простой..."

А я и не собираюсь тушеваться - как-никак начальник, не хватай голой рукою.

- Солнышков.

- Что - солнышко?

- Не солнышко, а Солнышков, фамилия моя такая. Зовут Виктором.

А физиономия лучится улыбочкой. При такой физиономии да такая фамилия - ну и ну, попадание в яблочко.

Я веду улыбчивое Солнышко к зуммерному столу.

Мы уже давно стоим в обороне, не только выкопали землянки с накатами, не только пробили от землянки к землянке тропинки, но даже соорудили перед своим входом такую роскошь, как зуммерный стол с ключами и гнездами для наушников. За этим столом мы время от времени тренируемся в приеме и передаче "морзянки". Время от времени, не насилуя себя, так как наш лейтенант Оганян покладист, считает, что фронт и без того тяжел, незачем излишне обременять солдата.

Солнышко сел за стол, покосился на ключи, но улыбается так, словно я не будущее его начальство, а милейшая теща, собирающаяся поставить перед ним масленые блины и забористый первачок.

- Ты работал радистом?

- Угу.

- Батальонным? Полковым? В артиллерии?

- На "катюшах".

Ответы мгновенны, никакого раздумья, взгляд прям, открыт, добр, и ни на секунду не сходит задушевная улыбочка с полных губ.

- На "катюшах"? Ого!

О "катюшах" в окопах рассказывают легенды. И всякий, кто хоть как-то был связан с этим таинственным и могучим оружием, сам легендарен для пехотинца. Вот ведь где побывал парень, хотя я бы предпочел, чтоб он пришел ко мне с флота или из авиации - там классные радисты.

- На ключе работал?

- На чем?

- На ключе. Вот на этой штуке.

Улыбка и ответ:

- Немного.

Не так-то просто оценить мастерство, скажем, бухгалтера или артиллериста. Надо долго испытывать, приглядываться, да и после этого не всегда-то появляется твердая уверенность - справляется на "пять" или вытягивает на "тройку". Но мастерство радиста узнается сразу и с математической точностью, стоит только задать вопрос. И я его задал:

- Сколько групп принимаешь?

- Чего?

- Сколько групп цифрового текста на слух?..

И впервые Солнышко на секунду замялся, но только на секунду, не больше.

- Сколько? Да сорок.

- Сорок!

На меня напала робость. А вдруг - да, чем черт не шутит... Лучшие наши дивизионные радисты принимали тогда на слух двадцать три пятизначных группы в минуту. Двадцать три - лучшие! А я, обученный впопыхах за какой-нибудь месяц в школе младших командиров, я, от природы не блиставший способностями, один из тех, кому "медведь на ухо наступил", принимал всего восемь групп, ну, при удаче и усердии - девять. Сорок! Я даже не знал, существуют ли такие виртуозы. Наверно, существуют. Вдруг да редчайший экземпляр сидит передо мной, глядит счастливыми глазками мне в зрачки, улыбается: ничего, мол, не тушуйся, я - парень простой.

- Вы... - Начальническая спесь слетела с меня, я стал заикаться от уважения. - Вы не ошиблись?

- Ну, может, не сорок, может, двадцать. Точно не помню.

- Может, пять или четыре? - спросил я.

- Может, и пять, - охотно согласился он.

Я сердито уставился на него, а он глядел невиннейше, глядел и улыбался, и в его улыбке - все то же: "Ты не тушуйся, сам видишь: я - парень простой".

И я не выдержал гонора, расхохотался. Счастливо засмеялся и он.